Уже полтора месяца я нахожусь за пределами Беларуси, здесь и узнал, что в отношении меня «прекращено уголовное преследование». Вскоре выяснилось, что такое решение было принято в отношении тех обвиняемых и подозреваемых по делу о так называемых «массовых беспорядках» 19 декабря 2010 года, дела которых так и не дошли до суда.
Письмо за подписью старшего следователя СУ ПР ГУВД Мингорисполкома капитана милиции Д.В. Дыщенко бросили просто в почтовый ящик, словно открытку с новогодним поздравлением, а не важный документ.
Пришло время дать ответ на вопрос, на который я не смел ответить, продолжая оставаться в стране: на каких же условиях отпускали из СИЗО КГБ под подписку о невыезде?
Отвечу прямо – на условиях, о которых рассказал Алесь Михалевич – расписка о «добровольном» содействии органам госбезопасности в реализации ими конституционных обязанностей...»
Другого пути из СИЗО в те дни просто не было.
Без подобных бумажек отпустили только женские камеры (Наталью Радину, Ирину Халип и Анастасию Положанко), перед этим получив от них отказы в «сотрудничестве».
Почему я говорю об этом только сейчас?
Во-первых, то, что творилось в СИЗО КГБ мой разум бывшего государственного служащего и сейчас отказывается воспринимать как реальную действительность. Лишь профессиональная помощь специалиста по психологии катастроф позволила со временем избавиться от преследовавших кошмаров.
Во-вторых, я очень серьезно отнесся к угрозам, которые прозвучали в отношении моей семьи, меня, а так же моих друзей. Угрозы звучали и после «освобождения», их цель - заставить работать на КГБ.
В-третьих, я знал, что когда дело дойдет до суда, у меня будет возможность обо всем рассказать там.
Выйдя из СИЗО КГБ, я рассказал обо всем правозащитному центру «Вясна». Алесь Беляцкий и Валентин Стефанович все эти месяцы поддерживали меня и старались помочь.
Уверен, к каждому из политзаключенных был избран индивидуальный подход, поэтому можно лишь догадываться, что происходило с теми, кого отпустили сразу (сами они об этом публично не говорят) или с теми, кто вышел до конца 2010 года.
О многом, что творилось в бывшей внутренней тюрьме НКВД, уже рассказали Алесь Михалевич, Александр Отрощенков, Андрей Санников, Ирина Халип, Наталья Радина.
Пытки
Политзаключенным решили показать, что и в XXI веке бывшая внутренняя тюрьма НКВД - «американка», словно машина времени, легким движением руки возвращается в 30-е годы прошлого столетия.
Мы были в полной информационной изоляции. Над нами издевались бойцы неизвестного подразделения в масках, вооруженные электрошокерами и дубинками. Нас обыскивали, заставляя раздеваться догола и приседать, ставили на растяжки и били ботинками по ногам, гоняли по крутой лестнице в наручниках, оскорбляя и снова нанося удары по ногам.
То, что «маска» приближается, определяешь по нарастающему частому дыханию. В этом дыхании слышно возбуждение, удовольствие от гарантированной безнаказанности. В этот момент ожидаешь удар - и получаешь его, несколько раз за «сеанс».
После такого стояния во время обыска в холодном спортзале под рев: «Резче!!!» трудно попасть в одежду, мышцы совершенно не слушаются. А несколько (от трех до пяти) «масок», усевшись на сложенные матрацы, как в театре, наслаждаются зрелищем, помахивая между ног дубинками и покрикивая.
В свое время я закончил Белорусский государственный университет и привык с должным почтением относиться к руководству своей альма-матер. Когда следующим в очереди заставляли раздеться бывшего проректора БГУ, руководителя Минской организации ОГП Анатолия Павлова, ассоциация с нацистским концлагерем становилась почти полной - оставалось развести костер из книг.
Прогулки в «каменных мешках» превратились в издевательство – он начинался с прогона вниз по лестнице под рев: «Не растягиваться!!!» «Смотреть в пол!!!» «Руки за спину!!!». Нам приказывали ходить по кругу, не останавливаясь, не разговаривать. Если ты пожилой (а такие были) или у тебя проблемы с ногами, ходить в течение часа-двух практически невозможно. Стоять, делать упражнения запрещено.
Когда после оттепели пришли морозы, дворики для прогулок превратились в каток. Иногда мы замечали следы крови – кто-то из узников «американки» не устоял на льду, упал и разбился в кровь.
Визиты надзорного прокурора, о которых потом часто спрашивали журналисты, происходили в сопровождении начальника СИЗО. Именно он, новый начальник СИЗО КГБ Алексей Орлов, задорно улыбаясь, интересовался, нет ли жалоб и пожеланий. Фигура же прокурора маячила где-то за дверью. В камеру прокурор не заходил, и через дверной проем было видно, как он воротит нос в сторону - запах камеры был ему противен.
Мой сокамерник по наивности поинтересовался, когда же включат телевизор? «Включим» - поворачиваясь спиной, пообещал начальник СИЗО. Сразу по окончании визита прокурора в камеру ворвались контролеры и люди в масках: «Плановый обыск! Все на выход! Руки за спину!». Хотели зрелищ - получите шмон.
Главной задачей палачей было вывернуть человеку психику так, чтобы ему было уже все равно, что подписывать и чтобы он поверил, что впереди долгие годы скитания по тюрьмам и лагерям.
Утонченный цинизм – использовать в гэбэшных играх семью, включая детей. Так, на третьи сутки после допроса мне сообщили, что отпускают под подписку о явке по первому требованию. Адвоката попросили удалиться, позволили сделать звонок домой.
Однако вместо освобождения меня под конвоем отвезли в городскую прокуратуру, где седовласый пожилой человек, не отрываясь от бумаг, объявил: «Все вы знаете, были в штабе, все слышали».
В переполненную камеру №18, куда меня бросили, шконка просто не вошла. Вместо новенького комплекта (матрац, подушка, одеяло), которые у меня забрали, выдали другой – сбитый в комки тонкий матрац, рассыпающийся в руках плед и подушку в грязно-коричневых разводах.
Спать пришлось прямо на бетонном полу у дверей. К утру суставы едва разгибались, и сильно болела промерзшая спина…
Вербовка
Именно в этот период начались активные допросы без адвоката и вербовка. Еще ранее один из оперативных сотрудников прозрачно дал понять, что в «разработке» нахожусь не только я – собирается оперативная информация на мою жену, моих близких друзей. Теперь все они, включая семью, становились заложниками моей линии поведения.
На всех последующих «допросах» оперативный сотрудник званием повыше работал в паре с психологом. Он сразу поинтересовался: «Как вы думаете, почему все остальные руководители инициативных групп уже на свободе и только вы здесь?».
Конечно, я не мог этого знать, но подвох в вопросе заметил. Последовали угрозы: «Поедете! Далеко поедете!». Демонстрировалось знание моей биографии, показывались какие-то финансовые документы, которые я видел впервые.
Оперативников интересовали два вопроса: финансы и планы оппозиции на 19 декабря. Поразило, что они подробно знали кто, когда и что говорил в нашем избирательном штабе. Уотергейт в тот момент показался невинной шалостью, о чем я и заявил им. Выяснилось, что за Андреем Санниковым и членами его избирательного штаба велось постоянное наружное наблюдение – все перемещения и контакты с людьми были зафиксированы оперативниками КГБ.
Оперативные сотрудники КГБ прямо заявили, что ни прокуратура, ни суд ничего не решают - они лишь оформят то, что решат в «конторе». После всего, что уже довелось увидеть и пережить, в это верилось легко.
После многочасового сеанса промывания мозгов, демонстрации всевозможных, в том числе финансовых, документов, ситуация показалась мне фатально безвыходной - правовой беспредел подавлял, апеллировать к здравому смыслу или законности было бесполезно.
В конце концов, было озвучено условие освобождения из СИЗО под подписку о невыезде - написание расписки «о добровольном согласии на оказание содействия органам государственной безопасности Республики Беларусь в осуществлении ими их конституционных обязанностей».
В тот момент для себя я решил, что нужно, во что бы то ни стало, вырваться из КГБ. Текст писался под диктовку оперативного сотрудника. Никаких обязательств, кроме как сохранения факта написания такай расписки в тайне, бумага не содержала.
Обязательной процедурой стал полиграф. Выясняли, есть ли у меня иное гражданство, кроме белорусского, работаю ли я на иностранные разведки и попадал ли я в финансовую зависимость от иностранных граждан. Отдельными блоками шли вопросы о событиях непосредственно 19 декабря и, конечно же, финансовые вопросы.
«Освобождение»
Выпустили поздно вечером без документов, денег и телефона. Через день мне в КГБ выдали отдельную сим-карту, обязав активировать ее и быть постоянно на связи с ними.
Спустя несколько дней я обратился в Правозащитный центр «Вясна», где рассказал о том, что со мной произошло и происходит. Позже стало известно об отъезде Михалевича. К сожалению, я не имел второго действующего паспорта, как он, да и бежать, осознавая, что побег может стать причиной возвращения в СИЗО Натальи Радиной, других, находящихся под подпиской, угрозы в адрес семьи, не позволяли найти легкий и быстрый ответ, на вопрос, что делать?
На следующий день после побега Наташи Радиной, мне позвонили из КГБ, приказали оставаться дома и выйти в интернет. Каждые полчаса мне звонили, проверяя, не сбежал ли я. Наверное, думали, что побег буде носить массовый характер. Требовали звонить всем и спрашивать, где журналистка.
Конечно, я никому не звонил и был очень рад, что Наташе удалось обвести КГБ вокруг пальца.
Предложения от КГБ
Поразило несколько предложений, поступивших от КГБ. Прежде всего, они предлагали участвовать в парламентских выборах. Похоже, там собрались создать фракцию КГБ.
Предлагали также реализовать собственный проект – все равно какой. Говорили: получи финансирование и можешь ничего не делать. На мое замечание, что получать внешнее финансирование незаконно, последовал ответ: у нас есть богатый опыт подобной работы, есть схемы…
После отказов и саботажа «сотрудничества» последовали прямые угрозы и шантаж. Тянуть с отъездом больше было нельзя.
Я прекрасно понимаю, что делая это заявление, я наверняка, стану мишенью для атак со стороны КГБ и их агентуры. Мне обещали серьезные проблемы и компрометацию в случае, если я сделаю нечто подобное. После заявления Алеся Михалевича мне сообщили, что в отношении меня также велась скрытая съемка. Все это я понимаю. Но по иному я и не планировал поступать.
Валентин Стефанович (правозащитный центр «Вясна»):
- Я знал о ситуации с Владимиром, знал из первых уст. Фактически сразу после того, как ему изменили меру пресечения на подписку о невыезде и освободили из СИЗО КГБ, он пришел в офис «Вясны». Знал об этом и Алесь Беляцкий. Потом мы много раз встречались с ним в городе, чтобы не возможно было отследить, с кем встречается Владимир, так как за ним постоянно следили, оказывали сильное психологическое давление, склоняли к сотрудничеству.
Владимир не хотел сотрудничать с КГБ, и с самого начала нашей встречи мы начали обсуждать выход из сложившейся сложной ситуации. Мой совет был - публично рассказать все, что случилось и публично заявить об отказе от всяческих контактов с КГБ, и чтобы избежать возможных негативных последствий, выехать за границу.
Планировали мы и совместную конференцию, которую собирались провести в Вильнюсе или другом безопасном для Владимира месте. Я считаю, что он сделал все правильно и призываю всех, кто под давлением, под угрозами, а, возможно, и пытками, был вынужден подписать какие-либо соглашения о сотрудничестве с КГБ, публично рассказать об этом, иначе вы никогда не сумеете вырваться из этого замкнутого круга и скомпрометируете себя на всю оставшуюся жизнь.