Виктория, вспомните, пожалуйста, как развивались события на "Азовстали" после полномасштабного вторжения.
В "Азовсталь" я попала 10 марта по приказу командира. Поначалу было не так страшно. Потом начались сильные обстрелы, привозили много раненых, было много работы. Мы не замечали, когда был день, когда ночь. Работали круглосуточно.
Какие вы выполняли функции?
Я делала уколы, перевязки, раздавала обезболивающие, ставила капельницы.
С кем в то время находилась ваша дочь?
Дочь была дома с няней и родственниками. Мы жили из-за одной остановки от "Азовстали", снимали там квартиру.
Когда связь в городе исчезла, я не могла с дочкой связаться: не знала, где она, что с ней. Обстрелы города продолжались, я понимала, что у них кончается еда. Приняла решение взять ее к себе, потому что из города мы бы уже не уехали.
Виктория Обедина, фото из личного архива
А к нам в бункер приезжали ребята, привозили еду. Я обратилась к одному из них, это был парень из "Азова", говорю: "Помоги мне, мне ребенка нужно унести, здесь недалеко". Он согласился. Мы сели в машину и уехали. Забрали ребенка и вернулись. Ехали под артобстрелами, под авиацией, думали, что не доедем... Мне бы его навыки вождения. Но, к сожалению, его уже нет в живых, снайпер убил. Я даже не знаю, как этого парня звали...
Как все воспринимала ваша дочь?
Она у меня взрослая девочка, все понимала, что меня нельзя отвлекать, что я работаю. Там была каждая минута на счету. Даже каждая секунда была решающей для жизни человека.
Конечно, Алисе было грустно. Мы взяли с собой несколько игрушек... Ее немного развлекали раненые, кто-то сказки рассказывал, кто-то подарил книгу. Мы читали, учили с ней, как писать буквы и цифры. Дочь раздавала лекарство, я ей рассказала, как и кому. А мне это сокращало работу почти на час.
Алиса была единственным ребенком в бункере?
В нашем бункере были военные и раненые, гражданских не было. Она была единственным ребенком там.
Как происходила эвакуация?
Ко мне пришли и сказали, что сегодня я выхожу по приказу командира. Меня пытались вывести с гражданскими. Мы уже понимали, что выхода у нас не было, кроме плена. А так у меня была хоть какая-нибудь надежда, что я пройду фильтрацию.
Красный Крест организовывал "зеленый коридор" 5 мая. Мы вышли, нас повезли в фильтрационный пункт в с. Безымянное, где мне сказали, что я фильтрацию не прохожу, а ребенка отдадут в детдом.
Это был палаточный городок. Я понимала, что я должна жить в камере, но поскольку за ребенком нужен уход, а колонна в Запорожье будет двигаться только 7 мая, я попросила жить с ним. Мне Красный Крест позволил позвонить маме, я спросила, что работы. Мама сказала как-то вывозить Алису в Запорожье…
Когда я зашла в палатку, где мы жили, там была девушка, которая увидела, что я расстроена, и спросила, что произошло. Я рассказала, что не прохожу фильтрацию, а ребенка заберут в детдом, и я не знаю, что с этим делать. Она предложила мне помочь вывезти дочь. Конечно, я понимала, что это единственный шанс, чтобы Алиса не попала в детский дом, поэтому согласилась и написала доверенность.
7 мая в 06:00 автобусы должны были двигаться в сторону Запорожья, я пошла провожать дочь. Смотрю: людей много, я просто села в автобус и уехала.
Меня "сняли" в Мангуше. Они знали, как я выгляжу, потому что нас в Безымянном фотографировали. Они просто подошли и сказали брать вещи, ребенка и "на выход". Меня осмотрели. Сказали сажать ребенка на заднее сиденье, я отказалась. У меня спросили почему. Я ответила, что им нужна я, зачем им ребенок? Я понимала, что Алисе не нужно быть там рядом со мной... Я попросила, чтобы дочь уехала дальше, они долго совещались, и в конце концов разрешили. Да, Алиса добралась до Запорожья, а я поехала по этапу.
Вы сегодня общаетесь с человеком, сопровождавшим Алису?
Да, мы нашли друг друга. Мы общаемся, возможно, встретимся еще.
Вы пробыли в плену 165 дней. В каких условиях удерживали пленных? Как и чем кормили, сколько людей было в камере?
Сначала, я попала в Мангуш. Я понимала, что я одна из первых вышла из "Азовстали", и они знали, что я военная. Потому пытались из меня выбить показы: сколько "Азовсталь" может продержаться и все в том же духе.
Конечно, я не говорила, что они хотели услышать. Они били по ребрам, ногам, по всему, кроме лица. Когда поняли, что я ничего не скажу, меня усадили в камеру-одиночку, там я провела два дня.
Они сказали, что я должна понимать, что не могу отказаться от интервью. Предупредили, что нужно говорить. Когда я говорила неправильно, они останавливали съемку, били по ребрам и я все равно говорила, что нужно им. Там меня заставили обратиться к Ирине Верещук (вице-премьер-министр – министр по вопросам реинтеграции временно оккупированных территорий Украины – УНИАН), чтобы мне вернули ребенка. Говорила, что я остаюсь в Донецке, хотя это не так. После интервью мне разрешили позвонить маме, и я всеми способами пыталась показать, что мне не стоит возвращать ребенка.
После Мангуша был Донецк?
Да, меня забрали в Донецк. В отделении борьбы с организованной преступностью я была до 31 мая, а потом меня перевели в изолятор временного содержания. Там кормили три раза в день, еда была не питательной, безвкусной. В ней попадались тараканы, а есть хочется, так что ты таракана просто убираешь и ешь дальше.
Воды питьевой не было, пили из-под крана. Бытовой химии вообще никакой. Просили шампунь или хоть что-то у тех, у кого это было, когда их упрятали за решетку. В душ водили где-то раз в неделю. Это было лето, было душно, свежего воздуха не было вообще. Окна не открывали, вытяжки не работали...
1 июля меня перевели в Оленевку, кормили также три раза в день, но еда – никакая. На завтрак давали перловку, в обед – когда суп, когда борщ. Но это трудно назвать супом или борщом, потому что в тарелке – вода, и, может, два-три кусочка картошки плавает. Если борщ, то иногда могла попасть капуста. А вечером – пшеничная или ячневая каши. Соответственно, никто ее не промывает, она с камнями, с шелухой, без соли... И маленький кусочек хлеба.
Воду нам привозили из пруда в пожарных машинах. В августе она начала бродить, была с привкусом плесени…
Меня заселили в двухместную камеру, там нас жило 11 человек. Затем переселили в шестиместную, где размещались 24 человека. Спали, где получится: и на полу, и под шкинами (нарами – УНИАН) и по два человека на шкинках.
Немного выдавали бытовую химию, но ее не хватало ни на что. За все время нам выдали две бутылки шампуня на всю камеру. Мы из твердого мыла делали редкое – на мелкие кусочки дробили, с водой смешивали. Как-то голову удавалось вымыть...
Если говорить о тех интервью и обращениях, которые вас заставляли делать, в частности по возвращению вам ребенка, по вашему мнению, для чего они это делали? Хотели таким образом манипулировать вами?
Думаю, да. Я понимаю, если ребенок им в руки попадет, то они через него будут допрашивать меня. Ребенка придавил – он начнет кричать. А какая мать позволит, чтобы ее ребенка оскорбляли? Конечно, мне пришлось бы тогда рассказывать что-то. А так, ребенка не было, а я – сильная, справлюсь...
Страшно об этом спрашивать, однако были ли случаи пыток?
На девушек, в основном, морально давили. В Оленовке нас не трогали, нам говорили только молчать. А над ребятами очень издевались. Очень трудно было понимать, что это человек, с которым ты служила, защищала тебя, возможно, даже твой знакомый, но ты ему помочь ничем не можешь, а просто слушаешь, как над ним издеваются.
Когда нас перевели в Таганрог (город в Ростовской области России – УНИАН), мы ходили сложены, как степлер, пополам, с закрытыми глазами. Они направляют, например, направо, там закрыта дверь и ты просто ударяешься головой. Наверное, так они развлекались. Говорят - лестница, а ты не знаешь, вверх она или вниз. Ходить не разрешали, там только нужно было бегать, и делать все это быстро. Очень тяжело было... В Таганроге 14 октября я впервые встретила женщин (надзиратель, – УНИАН), а так все время были мужчины.
Можете описать один день в плену?
В 06:00 мы ежедневно просыпались под включавший нам гимн России. Учитывая, что в камере жило очень много людей, передвигаться по ней было невозможно.
У нас были книги, которые мы читали круглосуточно. Это, наверное, было единственное развлечение. Кое-кто из нас работал: кто-то ходил на периметр траву полоты, кто-то на пекарню хлеб печь. Ребята разносили воду. С ними разговаривать было нельзя, потому что за ними постоянно был конвой, и если они что-то скажут, то потом им, конечно, будет не по себе. Поэтому все это происходило молча. Лечения там ни одного не было. И все, в принципе: завтрак, обед, ужин.
Может, раз в неделю тебя поведут в душ, может, не поведут. Это ледяная вода. Хочешь купаться – не хочешь, по желанию. Конечно, мы и в такую воду становились, потому что мыться нужно.
Иногда выводили на прогулки, когда сочли это нужным. Это могло быть раз в четыре дня, могло быть один раз в две недели. По разному. Всего на 20 минут, чтобы воздухом подышать. Свежего воздуха у нас не было, на окнах были железные решетки, у них просверленные дырочки, через которые должно было заходить воздух…
Эти работы, о которых вы рассказываете, были обязательны?
Я бы назвала их добровольно-принудительными. Если ты отказываешься от работы, попадаешь в камеру штрафников. Она маленькая, на одного человека. И если ты отказываешься от чего-либо, или если кто-то сочтет, что ты проштрафилась, то попадаешь туда и оттуда выбраться очень тяжело. Будешь до конца сидеть в той камере...
К каким работам лично вы приобщались?
Иногда, когда нужно было, я ходила полоть траву на периметр.
Предлагали ли россияне вам перейти на их сторону?
Конечно. Они, думаю, всем предлагают. Постоянно говорят, что медиков не хватает. Мол, если хочешь, можем тебе и работу дать, и деньги на первое время, и квартиру. И все у тебя будет, только оставайся. Но как предать Родину? Я просто не смогла бы там жить, зная вообще, что они делают. Потому я сразу отказалась от этого.
Скажите, были ли люди, которые поддерживали вас в те нелегкие времена? Возможно, с кем-то познакомились и поддерживаете связь?
У нас были девушки из разных подразделений. Мы были одной большой семьей. Всегда поддерживали друг друга, успокаивали, когда было плохо. Так и держались. И сейчас мы общаемся с вышедшими девушками. Не всех обменяли, некоторые остались там.
Нас всех из Оленевки увезли, потому что, как нам объяснили, там нет отопления и на зиму колония будет консервироваться. Поэтому нас вывозили в Россию и по всей России разбрасывали по СИЗО, кого куда.
Скажите, что труднее всего было во всей этой ситуации? Что вообще вас психологически и нравственно держало?
Незнание – это самое тяжелое. Единственное, что я знала, что Алиса добралась до Запорожья. Встретилась ли она с родственниками, все ли у нее хорошо, уехали ли они из Украины?.. Такие мысли были, а звонить никто не разрешал.
Нас постоянно дезинформировали, мол, вас не хотят обменивать, Украина вас не спрашивает, вы никому не нужны. Но мы знали, что это неправда, где-то в глубине души мы верили, что делается все возможное, чтобы обменять нас, но Россия не хочет нас согласовывать.
Мы знали, что мы нужны родственникам, что мы нужны нашей стране, что за нас борются, пытаются нас вытащить. Потому это и давало силы. Ну и, конечно, поддержка девушек, с которыми мы познакомились в колонии.
А каковы были ваши первые ощущения, когда произошел обмен? Что вы хотели сделать в первую очередь?
Конечно, это непередаваемые ощущения – когда нас обменяли, когда мы увидели наши автобусы, когда проглотили родной воздух...
Нам подарили телефоны. Я сразу позвонила по телефону маме, сказала, что меня обменяли, и я уже в Украине. Я была очень рада, что для нас весь этот ужас кончился.
Но все равно мы не понимали, что мы на свободе, привычки остаются, а мы пытаемся с ними бороться. До последнего не верили. Даже когда увидели с нашей стороны автобусы, боялись, что пойдет что-то не так, что обмен может сорваться. Когда мы очутились на нашей стороне, только тогда поняли, что все позади.
Как вы себя чувствуете сегодня? Можете после всех событий назвать себя другим человеком?
Конечно, мы сильно изменились после всего пережитого. Мы стали сильнее и морально, и снаружи. Мыслить начали совсем по-другому. Потому что уже у тебя на первом месте не те ценности, что раньше. Сейчас другие приоритеты. Сейчас хочется жить прямо сегодня.
Я жила, мне нравилась моя работа, меня все устраивало, у меня была квартира, мы с дочкой гуляли постоянно. Всё было хорошо. Просто однажды это все оборвалось, как будто его и не было никогда. Сейчас – жизнь с нуля. Потому, конечно, мы изменились очень сильно.
Есть планы на будущее?
Сейчас прохожу реабилитацию. После того как ее пройду, поеду к дочери в Польшу. Думаю, что в Польше надолго не задержусь: когда в Украине стабилизируется ситуация, я вернусь, и если будет возможным, подпишу контракт и снова пойду в армию.
В будущем планирую жить в Днепре. Автомобиль хочется, поэтому думаю, что, возможно, купим в ближайшее время… А так – хочу просто жить и наслаждаться каждым днем.