— В принципе все что угодно может быть инь или ян, но это не противоположности, так как всегда с вкраплениями цветов друг друга, и восприятие инь как черного или ян как белого может зависеть от множества факторов. Мой гость сегодня писатель Борис Акунин. А что, если рассмотреть Россию с позиций инь-ян? И то, какой мы ее сегодня увидим – положительной или отрицательной, будет зависеть от множества факторов. Согласны?
— Да, конечно. Но это еще очень личный вопрос. Думаю, что каждый на него будет отвечать по-разному. Нам действительно предстоит очень непростой разговор, потому что мы сейчас живем в очень непростые времена. Что такое непростые времена? Непростые времена – это когда какие-то вещи становятся очень простыми, черными и белыми. Например, ты за войну или ты против войны. Ты за диктатуру или ты против диктатуры. По этому поводу у меня, например, колебаний никаких нет. Ответ ясен. А есть вещи очень непростые. Есть вещи, в которых, действительно, как инь и ян непонятно, где черное переходит в белое, и они все смешаны, и это то, что нас, и меня, да и многих сейчас, в эти месяцы так сильно мучает, потому что в эту зону попадает один из самых важных аспектов нашего бытия, моего существования, – это вопрос самоидентификации. Потому что для нас, людей так сказать русской культуры, людей из России, то, что сейчас происходит в мире, то, что сейчас происходит с Россией, это совершенно невыносимая ситуация. И это время, когда отношение к России не только изменилось в мире катастрофическим образом, это время, когда мы, каждый из нас, переосмысляем собственные отношения с Россией и собственные отношения к России. И я знаю, что многие из нас, многие из уехавших сейчас или раньше, испытывают очень сильное желание разорвать эти связи, дистанцироваться, сказать, что я не хочу иметь к этому никакого отношения. Я знаю, кто-то из писателей, сейчас вдруг говорит: «Я буду писать по-английски». Кто-то из журналистов начинает делать передачи на английском языке. А я представляю, что сейчас происходит с русскими молодыми людьми и детьми, которые родились за границей. У многих из них будет сейчас желание вообще вычеркнуть из себя всю эту русскую половину и полностью ассимилироваться, дистанцироваться и так далее и тому подобное.
Причем, когда я говорю о сложном отношении, я имею в виду не отношение к государству Российской Федерации, здесь мне все ясно. Для меня государство Российская Федерация больше не существует. Речь идет о взаимоотношениях именно с Россией, с русской культурой, с тем, что сейчас стало бранным словом – русский мир. Это словосочетание, от которого многие просто начинают…
— Трепещать. У них конкретная ассоциация.
— Потому что оно совершенно скопрометировано. Хотя ни в слове «русский», ни в слове «мир» вроде бы ничего плохого нет. И каждому из нас приходится делать свой выбор. И такой выбор приходится делать мне. С одной стороны, психологически, по обстоятельствам мне вроде бы сделать это было бы гораздо легче, чем многим другим. Потому что, во-первых, я уже давно живу в Европе и в России уже много лет не бываю.
Во-вторых, у меня нет проблем с языком. В-третьих, у меня, собственно говоря, даже британское гражданство. Я подал на британское гражданство, когда Путин изменил конституцию, обнулился, и стало ясно, что он собирается стать монархом. Я подумал, ну, если уж быть подданным монархии, лучше я буду подданным честной монархии, чем фейковой монархии, не говоря уж о том, что Елизавета Вторая мне нравится примерно в миллион раз больше, чем Владимир Первый. Но для меня это не путь. Вот лично для меня это совсем не путь. У меня было какое-то выступление здесь перед английской аудиторией, и меня там представили, явно как бы желая сделать мне приятное, с такой британской деликатностью, как Georgian writer, грузинский писатель. Мне пришлось сделать поправку, сказать: да, я грузин, но я русский писатель. Я русский писатель, и это сочетание русский и писатель для меня не отрывается одно от другого. Русская культура это часть меня, и это, наверное, главная ее часть, поскольку я писатель. И я очень ясно вижу перед собой вот эти две России, одну из которых я люблю, и другая, которую я ненавижу.
— Можно ли перенести инь-ян на любое явление и понятие? Скажем, отношение к смерти в России? Вот с одной стороны, есть бессмертный полк, а с другой – десятки, сотни не похороненных российских солдат в Украине. Это тоже же часть культуры. Тоже инь-ян? Как они сопоставляются?
— Ну они, наверное, никак не сопоставляются. Потому что если Вы говорите про акцию бессмертный полк, то она начиналась как что-то живое и что-то настоящее, а потом превратилась во что-то казенное и довольно бессмысленное, как все, к чему прикасается рука этого государства. Нет, я сейчас думаю даже не об этом. Вот Вы говорите о людях, которые там выходят куда-то, на какие-то казенные [мероприятия], люди, о которых сейчас в мире принято говорить плохо, какие они пассивные, как они поддерживают диктатуру, как они все виноваты и все такое прочее. А я опять-таки думаю в терминах про это ян и инь, видимо, в силу своего образования японского.
У меня несколько лет назад был диалог с писателем Михаилом Шишкиным, где я говорил о том, что существуют две совершенно раздельные России, две силы, две общественных силы, которые все время между собой сражаются за духовную власть над основным населением, которое смотрит в обе стороны и выбирает. И эти две силы враждебные существуют в России уже по меньшей мере двести лет. У них абсолютно разные идеалы, у них абсолютно разные герои. Те, которые являются героями для нас, для тех, как правило, являются врагами, и наоборот. Вот если начать составлять такой пантеон моих героев и моих антигероев, я уверен, что это будет нечто противоположное по сравнению с пантеоном какого-нибудь Владимира Путина, условно говоря.
Давайте я Вам для примера перечислю несколько своих героев и антигероев, чтобы было понятно. Ну, конечно, мой самый ранний и самый любимый герой это автор «Повести временных лет», историки спорят, как его звали – Нестор или Сильвестр, это неважно. Но это человек, без которого мы не знали бы историю Руси вообще. Вот как он ее видел, как он ее записал, так мы ее учим, тех, кого он любил, любим мы. Кого он не любил, уж не знаю, справедливо или нет, те у нас считаются злодеями. Мне очень греет душу мысль, что самым важным человеком древнерусской истории был литератор. Это мне как бы дает надежду на то, что с Россией все может быть будет неплохо, потому что страна, которая начинается с литературы, это не пропащая страна.
Потом, если двигаться дальше по средневековью, мне очень нравится Нил Сорский, это идеолог нестяжательства, человек, который пытался безуспешно повернуть православную церковь от Кесаря к духовности. У него это не получилось, потому что у государства были другие интересы, но он был интересный и трогательный. Или какой-нибудь прекраснодушный Новиков, который, естественно, попал в Шлиссельбургскую крепость. Или там первый русский интеллигент Радищев, душа которого «страданиями уязвлена стала», и с этого, собственно говоря, началась в России история интеллигенции, с того, что душа уязвлена стала.
Ну, конечно, главный человек вообще в русской истории и культуре – это Пушкин, с которым нам невероятно всем повезло. Трудно себе представить, что представляла бы собой Россия без Пушкина, потому что он внес туда вот эту замечательную живую…, наши представления о юморе, наши представления о красивом и некрасивом языке, наше вообще представление о красивом и некрасивом в значительной степени идет от Пушкина. Самое интересное, что если Вы спросите людей из противоположного лагеря, они Пушкина тоже назовут. Но это будет другой Пушкин. Это будет Пушкин, автор «Бородинской годовщины» и «Клеветникам России», вот этих абсолютно бессмысленных, графоманских стихотворений, с моей точки зрения. Они скажут нечто противоположное.
Чехов, разумеется. Самый лучший по человеческим качествам из всех русских писателей Короленко. До такой степени хороший человек, что это даже мешало ему быть очень хорошим писателем. Потому что по-настоящему выдающийся писатель, он все-таки без «воландовщины» некоторой не бывает. А Короленко был совсем человек «яна». Или там, разумеется, любой из нас назовет Андрея Сахарова, хотя Сахаров, с точки зрения литературной, тоже очень непростой персонаж. Давайте не будем забывать, что это изобретатель водородной бомбы и что вполне возможно, человечество погибнет из-за того, что чудесный человек Андрей Сахаров изобрел водородную бомбу. Если кто-то пишет где-то роман под названием «Человечество» и мы все являемся героями этого произведения, это будет литературно и сюжетно очень сильный ход. Могу рассказать и про антигероев, если хотите.
— Конечно.
— Иван Грозный. Неслучайно все эти люди из нынешней официальной исторической тусовки бесятся, когда ты начинаешь называть Ивана Грозного злодеем и душегубом. Они ему памятники ставили, они говорят, что его оклеветали иностранцы и так далее. Он для них важен. Или какой-нибудь мерзотный Петр Андреевич Толстой. Вот этот самый гэбэшник Петра Первого, совершивший всякие отвратительные поступки, чемпион мира по выживанию. Или какой-нибудь родоначальник вот этих нынешних помоечных пропагандистов Фаддей Булгарин. Или вечный предатель и бес Азеф, который убивал и с той стороны, и с этой стороны. В советские времена, разумеется, Сталин. Сталин, конечно, у меня в этом списке у меня был чемпионом до последнего времени.
Понимаете, я 24 февраля, так сказать, вышел, как обычно, работать утром, чтобы писать книгу, которая меня очень занимала. Ее условное название «Яркие люди русской истории» о роли личности в истории. Яркие люди, как со знаком «плюс», так и со знаком «минус», потому что часто бывает, что злодеи двигают историю гораздо активнее, чем какие-то положительные персонажи. И вдруг вот это все произошло. И вот я сейчас уже с некоторым ужасом и отвращением думаю, что вполне может получиться, что самой яркой и самой крупной личностью в российской истории окажется Владимир Путин. Этот, значит, человек, к которому до 24 февраля я относился как к такому что ли вороватому комичному злодею, вдруг оказался совсем не комичным. И мы сейчас находимся в ситуации, когда этот человек точно погубит российское государство, это уже сомнений не вызывает, но он вполне может погубить еще и жизнь на планете, потому что он угрожает ядерным оружием. Кто тогда будет самой важной и яркой личностью в российской истории, если не он? Вот это мысль, от которой оторопь берет.
— Но вот смотрите, если на Востоке концепция инь-ян является основополагающей, то в России примерно после 1915 года такой концепцией и важным смысловым символом должен был стать черный квадрат.
— Я не считаю Россию черным квадратом. Я не считаю, что ее «умом не понять и аршином общим не измерить». Так может говорить только поэт, поэт не обязан быть умным, он силен другими своими качествами. Я, если что-то не понимаю, я пытаюсь это понять. Я пытаюсь найти для этого объяснение. И я, кстати, применительно к России пытался это сделать своим вот этим самым штольцевским арифметическим умом. Я стал думать, что говорить, конечно, о какой-то национальной ментальности, это довольно сомнительное занятие. Обобщать всегда рискованно. И тем не менее мы все знаем, понимаем, что какой-то собирательный русский отличается от собирательного британца или от собирательного китайца. И я как-то стал думать, как эту формулу определить. Есть несколько культур, которые мне не чужие, помимо русской. Я решил, что я начну с них, чтобы не примешивалось, так сказать, эмоциональное. Причем меня интересует формула того, к чему данная культура стремится, что она считает похвальным, что она считает красивым. Потому что о всяком феномене нужно судить по тому лучшему, что в нем есть, и по тому, чем он мог бы стать, чем он хотел бы стать и к чему он стремится, а не по худшим каким-то качествам, которые часто бывают вызваны травмами, казусами и так далее. Но вот я решил, что это должна быть триада, потому что как-то триады привычнее, идут от троицы: свобода – равенство – братство, мир – труд – май, küche – kirche – kinder. Три точки уже позволяют создать какой-то объем.
Вот я стал думать, в чем, допустим, формула британскости. Меня это занимает, потому что я живу в Британии, смотрю вокруг, мне интересно. Я подумал, что такая британская идеальная формула, то, что в этой культуре считается самым похвальным и достойным, это, наверное, во-первых, конечно, безусловно, свобода, потому что Англия это первая страна, которая прикоснулась к свободе еще в 13 веке с Хартией вольностей. Во-вторых, это, безусловно, dignity, достоинство, которое неразрывно связано со свободой, без свободы его не бывает. И, в-третьих, это, наверное, честная игра, fair play. То есть это такая вот триада довольно симпатичная. Теперь давайте попробуем про Францию, которую Вы…
— Свобода, равенство, братство, безусловно.
— Свобода, равенство, братство, вот нет, думаю я. Свобода, безусловно, уж с 1789 года liberté это точно, но насчет равенства и братства я не думаю. Мне кажется, что остальные два компонента французской триады – это, во-первых, такой вот дух, возвышенность – esprit, вот так приподняться над землей, устремленность такая вверх и, конечно, красота. Это вот свобода – возвышенность духа такая, приподнятость и красота – это французская триада, тоже очень симпатичная.
Возьмем японцев, которые мне тоже, прямо скажем, не чужие, которые меня очень живо интересуют. Ну, во-первых, конечно, чувство долга. Долг. Во-вторых, вот это слово, для которого нет точного соответствия в русском языке – то, что называется сэйдзицу. Это качество, которое у японцев считается самым главным. Это такая искренность, подлинность, неподдельность. Потому что чтó такое харакири? Это самурай показывает свое нутро: вот смотрите, мне нечего скрывать, я вот этим своим поступком демонстрирую свое сэйдзицу. В литературе можно встретить, часто спрашивают, в этом человеке есть сэйдзицу или нет сэйдзицу. Как это по-русски перевести, даже точного перевода нет, это очень важное качество. И третье качество, это, конечно, красота тоже, но не такая, как у французов. Потому что японская красота — это красота, не бьющая в глаза, югэн, это скрытая красота. Красота, требующая некоторой квалификации, некоторой подготовки. Тоже очень симпатичная триада получается.
Теперь переходим к трудной задаче, переходим к русской триаде. И она тоже получается очень красивая и совсем другая. Я не буду брать уваровскую триаду «самодержавие, православие, народность», потому что это триада, которая выгодна государству и всегда была выгодна государству. Она и сейчас по-другому называется, но она совершенно сохранилась. И самодержавие сохранилось, и православие сохранилось, и народность сохранилась. Народность — это стиль российского телевидения. Вот этот развязный, с некоторым таким блатным присвистом через зуб разговор, на котором власть разговаривает с народом. Вот, народ, я с тобой, я народный, я не с этими очкариками, я народная власть. Замочить в сортире – вот это народность в чистом виде.
— Так российская дипломатия с другими дипломатами разговаривает, то есть это не только с народом, по-моему, и с другим миром. У нас президент даже не может запомнить имя другого президента, с которым он сидит на трибуне.
— Я думаю, что этот вот Лавров разговаривает в кулуарах с тамошними дипломатами совсем не так, как он разговаривает перед телекамерами. Это все делается для российского телевидения, абсолютно в этом уверен. Так вот. Если говорить про русскость, вот что такое русскость? Вот эта триада. Мне кажется, что первый компонент — это правда. Стремление дойти до самой сути, вплоть до саморазрушительности. В чем правда, брат? – вот это пресловутое. И объясняется она тем, что правда всегда давалась в этой стране очень нелегко. До нее всегда нужно было доходить своим умом и с риском для жизни, докапываться, поэтому это очень важная вещь, поиск этой правды, который руководит русской литературой и русской философией, и русским политическим активизмом.
Вторая черта, которая считается высоко похвальной и ценной — это сострадание. И она, конечно, уже напрямую связана с большой русской литературой, но еще и все-таки с православием (при том что я человек не религиозный, не церковный, я понимаю, что настоящее беспримесное православие — оно построено прежде всего на сострадательности).
И, наконец, конечно, третья черта — это такая что ли широта. Широта, которая объясняется опять-таки тем, что человек всегда был несвободен, он был скован, он был сжат. Он все время тосковал по тому, чтобы расправить плечи, как-то вздохнуть свободно. И широта – это то, к чему стремится, как мне кажется, национальная ментальность. При этом, конечно, и просторы российские тоже здесь имеют значение. То есть в лучшем своем виде архетипический русский человек — это сострадательный и душевный щедрый правдоискатель. Это не самая плохая картинка, черным квадратом здесь и не пахнет. Но когда мы смотрим на русскую историю и когда мы смотрим вокруг себя, мы сплошь и рядом видим совсем другого русского человека, который ведет себя совершенно иначе. Который будет расстреливать в Катыни, который будет зверствовать в Гулаге, который будет устраивать вот этот ужас в Буче. Такой вечный вертухай.
— Со стиральной машинкой на танке.
— Ну вот что-то такое, причем сейчас он для всего мира совершенно заслонил того русского человека, которого люблю я и которого я выше описал. Мир видит только его. Сейчас русский, россиянин – это вот этот. И это тоже существует. Это передается из поколения в поколение, вот эта мутная, темная традиция собачьей головы на метле. И при этом эти люди – они считают себя настоящими русскими, настоящими патриотами. Но давайте двигаться дальше. Откуда берется эта мутная грязная сила, вот эта муть, которая сейчас всплыла на поверхность, откуда она берется? Почему столько людей так охотно валяются в этой грязи? Это ведь тоже что-то национальное, что-то российское, что-то русское, так ведь?
— Я помню свое советское детство, хотя очень маленький период советского я застала, но я помню воспитательницу, которая тебя унижала и была жестока. Я не знаю, любую советскую больницу вспомнить, когда тебя привозили, там «не ори, сядь туда, сейчас я тебе рот зашью» и так далее. Вот это для меня… Я всегда говорю: если Путина не будет, останутся всегда эти люди, которые работают в больнице, в тюрьме, в любом ЖЭКе, которые тебя не видят как человека и которые этой властью тебя унижают и топчут.
— Это вот и есть то самое качество, то самое свойство, которое всю жизнь я считаю своим главным врагом в России. И это не что-то фатальное, это не что-то мистическое, не что-то неизлечимое. Потому что у этого синдрома, у этой, если угодно, болезни есть совершенно, как я понимаю, конкретная причина. Историческая причина. Я бы назвал ключевым фактором, по которому определяется ценность каждого отдельного человека, страны, цивилизации, — уровень развитости или неразвитости чувства собственного достоинства. Это самый главный фактор. Потому что человек или культура или страна, где высоко развито чувство собственного достоинства, будет уважать и себя, и других. Потому что иначе вести себя недостойно. Если мы посмотрим на историю России, мы увидим, что чувство собственного достоинства и тирания — вещи несовместимые. Для тирании, любой тирании, чувство собственного достоинства — это главный враг. Вот за что я больше всего ненавижу Сталина. Потому что Сталин, как человек, безусловно, очень способный и очень расчетливый, планомерно вытаптывал в своих подданных чувство собственного достоинства. Они все должны были проходить через унижения. Он просто органически не выносил рядом с собой людей, у которых есть чувство собственного достоинства. И вот наш нынешний Сталин идет совершенно по тому же пути.
— Нарышкин на Совете безопасности.
— Да, Вы помните этот Совет безопасности, вот эти самые холопы, которые сидят, вжав головы. Какой у них градус чувства собственного достоинства? Нулевой? Ни один человек с чувством собственного достоинства после того, что произошло 24 февраля, государственный человек, заботящийся о благе государства, а не о собственной шкуре, не остался бы на своем посту. Вы хоть одну отставку там видели среди этих людей? Они ведь все понимают, многие из них. И мне отвратительны эти так называемые системные либералы, которые удерживают на плаву этот утлый корабль, потому что у них нет чувства собственного достоинства. Потому что каждый из них думает только о себе. Находят для себя сто пятьдесят тысяч этических оправданий. Знаете, этот самый развитый интеллект, он в этом смысле очень услужлив. Всегда найдется – ну как же, люди, ну как же то, ну как же се. На самом деле все очень просто и ясно. Этот дефицит чувства собственного достоинства является главной российской бедой, вековой.
Мой персонаж, Эраст Петрович Фандорин в одном из романов говорит, вернее, пишет в дневнике, что есть пословицы и поговорки, которые он ненавидит. Вот русские, они собирают в него весь этот «инь» национальный. Вот это, знаете, «полюбите меня черненьким» или там, «все по земле ходим», «всем кушать надо», или вот это – «плетью обуха не перешибешь», «от поклона шея не сломается» – вот это все. Это все результат того, что государство постоянно держало людей как бы за шиворот, пригибало их лицом к земле: «на, смотри, в грязь смотри, в небо не смотри». Для того чтобы люди стали другими, должны измениться условия их жизни. В обществе должны измениться нравственные правила. Хорошее государство от плохого отличается тем, что в хорошем государстве обычному, среднему человеку выгодно быть хорошим, выгодно вести себя прилично. Ну и наоборот, естественно. В современном российском государстве выгодно вести себя неприлично, выгодно быть лживым, выгодно быть доносчиком, выгодно ни в чем не перечить начальству и угадывать его желания. Это все набор качеств омерзительный, и у него есть длинная традиция. Это то, что я в феномене, называемом российской ментальностью, ненавижу.
— Есть ли у этой болезни положительные исходы? Зависит ли это действительно от государства? Мне тяжело понять женщину, которая разговаривает со своим сыном, который воюет в Украине, и она ему говорит, что она своими собственными руками убивала бы украинских детей. Это же не только Путин в этом виноват.
— В этом виноваты куриные мозги, они есть у жителей, наверное, любой страны. Поэтому данный частный конкретный случай я бы не стал обобщать, но от государства, конечно, зависит очень многое. Государство вообще нужно, прежде всего, как мне кажется, для того, чтобы задавать тон поведения. Это даже в большей степени зависит не от государства, потому что у государства, конечно, функция – это защищать, помогать слабым и не мешать сильным, тем, кто может и хочет работать. Это как бы правильно устроенное государство.
— Гарантировать права и свободы какие-то, правильно?
— Да, да, права, свободы. А вот есть еще отдельная функция у первого лица государства. Это тоже очень важно, потому что лицо это есть лицо. И главная его задача – это подавать пример достойного поведения, чтобы хотелось вести себя так, как ведет себя он. Вот как у Шекспира: вот два лица. Посмотрите на Владимира Путина и посмотрите на Зеленского. как они оба ведут себя в данной конкретной ситуации. Конечно, надо учитывать еще и то, что Зеленский как бы актер. Ему это легче дается. Но Путин, с другой стороны, уже так давно сидит у власти, что мог бы научиться. Какие они подают сигналы обществу? Как себя каждый из них [ведет]. Вот глядя на него, если страна должна ему подражать? Как будет вести себя страна с таким первым лицом и с таким?
— У, например, французских лидеров, не важно, Макрон или Ширак, в советниках всегда были люди культуры, просветители, философы и писатели. До сих пор Макрон советуется с писателями, у него есть целый ряд людей, которых он слушает. У Владимира Путина какие-то другие советники, видимо, и у нас такой культуры слушать писателя (мы с этого начали, что у него есть важная роль), у них, по-моему, советы дают какие-то другие люди.
— Я, честно говоря, не уверен, что главе государства надо слушать писателя. Потому что писатель – это все-таки довольно специфический род занятий, вопросы государственного управления не входят в их число. Другое дело, что глава государства, собственно, любой человек, находящийся на большом ответственном посту, должен иметь набор таких камертонов в разных областях, по которым он сверяет свои решения, и среди них, конечно, должны быть люди из области культуры, ну потому что культура, помимо всего прочего, очень важна еще и для государства и для государственного управления, она создает атмосферу в обществе, она дает ему какие-то идеи, направления развития и так далее и тому подобное. Ну, про Владимира Путина я даже, честно говоря, уже и не думаю давно, кроме того, что исходя из общей идеи о том, что когда происходит какое-то испытание, какая-то беда, это зачем-то нужно. Вот России зачем-то нужно пройти через этот тяжелый этап. Это испытание.
И я думаю, естественно, о том, что будет дальше, потом, что будет с Россией, что будет с россиянами. И здесь тоже получается такой вот инь и ян. Здесь есть сейчас, как мне кажется, два варианта: или победит инь, и Россия превратится в такую огромную Северную Корею, которая ощетинится ядерными ракетами от всего остального мира и будет Бог знает сколько лет загнивать, и там будет процветать все, что я выше перечислил: подлость, доносительство, холопство, страх. Это будет съедать поколение за поколением живых людей, будет их калечить. Она превратится в такое страшилище и гноилище для всего мира, это ужасная идея. Есть вторая идея, и есть второй вариант, он тоже очень тяжелый, страшный. В России на самом деле сейчас, в нынешней ситуации есть только один способ очиститься и реабилитироваться и восстановить свою репутацию – этот способ называется революция. Это тоже драматический и трагический путь. Это путь очищения. Но третьего варианта я не вижу, потому что все остальное будет все равно запачкано грязью, надолго.
У меня возникает при этом ощущение какого-то личного банкротства, потому что мое поколение, то есть тот отрезок жизни, за который несем ответственность мы… Вот в августе 91 года стояли мы под дождем около Белого Дома, побоялись мы немножко, когда начали стрелять. Троих убили, и все. Мы решили, что отныне Россия будет жить долго и счастливо, можно расслабиться. Возникло вот это новое государство, триколор, двуглавый орел, все свободны, все отлично.
Вот прошло 30 лет, это государство, в создании которого мы принимали участие, можно сказать, что это было наше государство, мы его не сохранили, оно превратилось в то, во что оно превратилось. Это какой-то капитальный личный фейл, поражение нашего поколения. И сейчас вытаскивать Россию из грязи, поднимать ее, как-то перестраивать будут следующие поколения, поколения наших детей или уже внуков, мы им это оставили. И это, даже наряду со всякими другими тяжелыми мыслями, которые меня одолевают в последние месяцы, эта может быть самая тяжелая.
— Ну а какие варианты могут быть и какие надежды на революцию, если, ну пусть они фейковые, эти опросы, но все равно 80 процентов довольны.
— Я не понимаю, Лен, этого сочетания, пусть они фейковые, эти опросы. Или они фейковые, или они не фейковые. Если они фейковые, их можно игнорировать. Я лично их игнорирую, потому что я не верю ни в какие опросы в государстве, в котором страшно говорить правду. Мне даже как-то немножко неудобно за уважаемый Левада-центр, что он оперирует всерьез этими цифрами. Да, дела идут в правильном направлении, в неправильном направлении. Но если ты хочешь знать, что думает народ, ты профессионал, социолог, задавай косвенные вопросы, из которых будет складываться настоящая картина. Где эти опросы? Может они где-то есть, но я их не вижу.
Так вот. Ну что будет дальше? Дальше нет ничего нового под солнцем. Будет то же, что было всегда. Мы имеем дело с крайне неэффективной коррумпированной системой, которая не может исполнить даже те поганые задачи, которые она перед собой ставит. Мы все это очень хорошо видим на примере этой войны, на примере этой экономики, на примере этой науки, этой промышленности, которая ничего не производит. Мы видим уровень стратегического мышления, вся надежда которого связаны с тем, что Бог даст, нас не бросит Пекин, а уже то, что Российская Федерация при этом станет китайской колонией, Бог с ним, только бы нам тут усидеть. Это продолжаться долго может только в одном случае, на самом деле. Если западные лидеры окончательно решат, что чем российская революция и превращение этого огромного пространства в Югославию, где все со всеми воюют и у них ядерное оружие, лучше уж пускай сохранится этот Саддам Хусейн, чем его свергать и появится новый ИГИЛ. Пускай уж лучше сидит там этот самый диктатор, пугает всех своими ракетами. Этот вариант вполне реальный и страшный именно для России и для всего того, о чем мы выше говорили. Если этого не произойдет, то это все развалится, это все развалится по причинам экономическим из-за тяжелых ошибок, которые без конца совершает это некомпетентное руководство. Будет то же самое, как в феврале 17 года, когда не понадобилась никакая ни оппозиция, никакие ни революционеры, они все были или в эмиграции, или в Сибири, и все равно все отлично развалилось.
— А с Украиной что будет?
— С Украиной, я надеюсь, все будет хорошо, потому что положение сейчас Украины и украинцев ужасно, и все же я им в определенном смысле завидую. Потому что у них сегодня все плохо, но они знают, что у них завтра все будет хорошо. А у россиян сегодня все плохо, а завтра все будет хуже, и все это тоже знают и понимают. Украина, во-первых, осознала себя наконец настоящей нацией, ее признал весь мир, она, что называется, всерьез наконец появилась на карте как большая и важная страна. И дай Бог, чтобы у нее все было хорошо. Я уверен, что ей все в этом помогут. Но если рядом останется вот эта самая ощетинившаяся Российская Федерация-диктатура, то, конечно, покоя ни Украине, ни Европе, ни миру не будет.
— И еще одна вещь, которую я хотела бы Вас спросить. Можно ли сказать, что Борис Акунин и Григорий Чхартишвили это тоже своего рода инь-ян?
— Псевдоним у меня не один, у меня несколько псевдонимов, поэтому я не столько инь и ян, сколько кубик Рубика. Но я в общем-то никогда не скрывал, что я думаю просто как частное лицо, как человек, да и сейчас вообще такие времена, когда, как мне кажется, человеку, у которого есть какой-то выход на публику, стыдно молчать. Правда, сейчас, вот в такой ситуации молчание равносильно какому-то капитулянству. Это опять вопрос чувства собственного достоинства, в конечном итоге все сводится к нему. Я, пожалуй, должен сделать поправку к тому, что я выше сказал, потому что это относилось к людям, которые вроде меня находятся в зоне безопасности. Если человек, публичный человек, находится внутри России, то лично мне будет от него вполне достаточно, если он не будет участвовать в мерзости, не будет ее поддерживать. Вот мы находимся сейчас в ситуации, когда даже не для человека публичного, даже не соучастие в этом преступлении уже является поступком. Это совсем как было в СССР, в Советском Союзе.
— А Вы общаетесь с людьми в России? У Вас остались там друзья? И какие перемены Вы увидели в них?
— Большинство моих друзей уехали, просто из-за невозможности выносить эту атмосферу, из нежелания быть даже пассивными соучастниками. Те, кто остались, остались по каким-то личным или семейным обстоятельствам, которые не могут… кого-то, допустим, условно говоря, нельзя там оставить. Им всем сейчас очень тяжело, а мне за них очень горько и страшно. Я, естественно, поскольку я писатель, я получаю множество обратной связи от читателей, которые мне пишут каждый день в большом количестве. Поэтому у меня есть какое-то представление о настроениях, во всяком случае, среди людей, которым я в какой-то степени интересен. Это вовсе не обязательно какие-то приятные комплиментарные вещи. Полно народу мне пишет что-нибудь в духе: «ну как можно быть таким занятным писателем и таким плохим человеком?» и «за что же Вы не любите Россию?» и «что же Вы такой русофоб?». Это пишут люди, для которых, видимо, Россия является такой Путинландией. Кто не любит Путина, тот не любит Россию. Но это вот как раз те люди, которые лично мне не нравятся.
— Еще одну параллель сделаю с Германией, может быть. После войны там проходил очень тяжелый период денацификации, куда попадали и жены, и дети руководителей рейха, и потом вся страна выучилась понимать, что же на самом деле с ними произошло. У нас такое получится, если мы идем по сценарию, когда произошла революция и мы не Северная Корея?
— Это будет очень большая разница между новой Россией и послевоенной Германией, потому что Германия потерпела поражение в войне, она была оккупирована. Это совсем другая история. В России произойдет революция, в России будут задавать тон люди, которые не потерпели поражение, которые одержали победу. И поэтому, конечно же, стране придется очень серьезно разбираться со своей памятью, с людьми, которые совершили преступление. Я, например, категорический и принципиальный противник люстрации, потому что люстрация это нечто административное, а я за справедливый суд, за личную ответственность каждого человека за то, что он совершил или не совершил, хотя должен был. И я сторонник древнего, так сказать, еще средневекового правила, что лучше отпустить виновного, чем осудить невиновного. И я думаю, что в России много лет будут проходить судебные процессы, в которых страна будет разбираться прежде всего сама с собой: что можно, что нельзя, за что надо отвечать, за что не надо отвечать. Это будет очень важный оздоровительный процесс, я в этом уверен.
— При нашей жизни?
— При Вашей точно.