Актеры Галина Коновалова и Юрий Яковлев – в номинациях «За лучшую женскую роль» и «За лучшую мужскую роль». Римас Туминас – «За лучшую режиссуру». В интервью «Вечерней Москве» Римас Владимирович рассказывает о том, как родилась «Пристань», на что он ориентируется в работе с актерами, и насколько любовь к русской культуре помогает ему на посту художественного руководителя легендарного Театра.
- Римас Владимирович, спектакль «Пристань» – из разных произведений как мировой, так и русской литературы. XX век преобладает – исключение Пушкин и Достоевский. Неужели XIX век перестал быть для вас любимым?
– XIX век остается для меня самым интересным, и к России, россиянам, русской культуре я отношусь, как к пришедшей из XIX века. Более того, каждый русский – носитель своей культуры, и она у него в душе. Насела пыль, все смешалось, и многие русские стали циничными, разъяренными... В своих постановках русской классики я хочу донести мысль: «Люди, найдите успокоение в своей культуре». Каждому надо опереться на то, что он «оттуда, из позапрошлых веков, а не из советского строя». Когда я общаюсь с людьми через культуру прошлых веков, тогда все они мне приятны, симпатичны... Даже если человек скажет мне гадость, или поступит некрасиво, я все равно буду думать: «Ты ведь оттуда... А то, что вот так говоришь – это результат сегодняшних раздражений». Мне легко с людьми, а это и актеры, и зрители, общаться, потому что я вижу – какие они красивые, благородные. Ведь они оттуда – из прошлого.
- Думаете, что раньше, при царе, в России было больше красоты?
– Ценности надо искать в дореволюционном времени, – это однозначно. Возможно, что я идеализирую XIX век, – там тоже все было – и хорошее, и ужасное... Но плохое отпадает, и остается та красота, которой я питаюсь.
- Недавно вы поставили спектакль «Евгений Онегин» с Сергеем Маковецким в главной роли. Профессор русской литературы в Сорбонне, бывший секретарь писателя Бориса Зайцева Рене Герра высказал в интервью мысль: «Русские герои – Чацкий, Онегин, Печорин, Рудин – не приспособленцы, и в этом их главная прелесть». Что вы думаете о классической плеяде «лишних людей»!? Есть ли среди наших современников – Онегины, Печорины, Чацкие?
– Да, вокруг, и очень-очень много... В русской литературе существует большое противоречие – каждый великий писатель больше всего на свете хотел создать героя, но ни одному из них не удалось завершить свое детище. Ни один герой не был создан, ни один. Не было поступков у героев. После судьбоносных событий, происходящих с героями, никто из них ничего не делает для того, чтобы искупить свои ошибки, измениться. Наказывали этих героев тем, что отнимали у них любовь. Это самое большое наказание в мире – отобрать у человека способность любить. И создатели этих героев были правы, уготовив персонажам такую кару. Слишком эгоистично жили эти герои по отношению к себе. В наказании любовью и есть главная незавершенность героев русской литературы. Сегодняшние Онегины – не «гражданины» своей страны, и разве их мало? Нынешние Онегины желают уединиться, находятся в поиске мировой души, ждут чуда, при этом ничего такого серьезного... Именно в этом «ничего неделании» героев и состоит главная опасность нашего времени. Молодежь часто подражает Онегину, Печорину, Чацкому, не допуская мысль о том, что герои-то они – не состоявшиеся.
- Герой драмы Лермонтова «Маскарад», которую вы дважды ставили – на сцене Национального Драматического театра Литвы, и в театре Вахтангова, – совершает поступок – убивает из ревности свою жену Нину? Значит, он герой?
– Не герой, не герой, не герой. В своих постановках я не концентрирую внимание на героях. Арбенин, или Онегин, – центральный персонаж, как-будто бы и герой, и спектакль я ставлю вокруг него, следуя за его жизнью. А героями становятся третьи или вторые лица. Центральный персонаж я быстро отпускаю. Зачем он мне? Ведь героя из него все равно не получилось. Он как был манипулятором людей, игроком, – в таком положении и остался. Игра в людей, игра в жизнь, игра с собой, – вот что отличает и Чацкого, и Онегина, и Арбенина, и Печорина. Не надо этих героев не оправдывать, не осуждать. И автор не виноват в том, что «герой романа» у него не получился. Герои французской литературы воевали или за свободу, или за женщину, но до конца. Тогда как в русской литературе герои пытались бороться за свободу, – безуспешно. Второй путь – бороться за женщину. Но то женщина не любит героя, то он ее, то она другому отдана. Если считать русских героев героями, то легко попасть в ловушку. Как правило, я, как режиссер, наблюдаю за псевдогероями как бы со стороны.
- Почему вы так редко обращаетесь к творчеству Достоевского? К примеру, Кирилл Серебренников публично признался в своей глубокой нелюбви к Федору Михайловичу…
– Надо иметь крепкие нервы и богатый личный опыт, чтобы принять Достоевского. Федор Михайлович понятен только тогда, когда за спиной потери, беды и попытки движения к счастью. А так Достоевский сводит с ума, и жить с ним невозможно. В Швеции я ставил роман «Идиот», и зрительский интерес был очень большой. Меня всегда останавливал тот факт, что если бы Достоевский хотел драматургии, то сам бы написал пьесу. Но ведь что-то его останавливало?! На мой взгляд, не стоит все произведения Достоевского превращать в театральные действия. Замечу, что Достоевский – учитель актеров и режиссеров. В каждом своем произведении классик подсказывает – как играть, что играть, а режиссеру – что ставить, как ставить. Творчество Достоевского – учебник для театральный вузов.
- В спектакле «Пристань» фигурирует графины из романа Достоевского «Игрок». В этой роли – прима Людмила Максакова. В игре всех корифеев (а в «Пристани» одни корифеи) столько свободы, легкости, парения, что невольно думаешь: «Свобода – это достояние не юности, а глубокой зрелости»?
– Мы думаем, что молодые люди фантазируют, мечтают. Да нет же! Молодые планируют, тогда как старики фантазируют. Планировать в преклонном возрасте ничего невозможно, не так ли? Поэтому я дал установку легендарным артистам Театра имени Вахтангова Юлии Борисовой, Галине Коноваловой, Владимиру Этушу, Юрию Яковлеву и другим мастерам: «Фантазия –– это ваше орудие, пробуждайте ее». Именно из фантазии все и полилось, выстроилось. Мастер сцены играют с удовольствием, потому что они фантазируют, придумывают. Фантазия – это всегда праздник для души. Мастера могут мешать небо с землей, это их право. Поэтому в «Пристани» герои чем-то напоминают персонажей картин Марка Шагала – подвешенных между небом и землей, летящих в странном положении. «Пристань» полностью состоит из актерской фантазии.
- Римас Владимирович, объясните, пожалуйста, почему «Пристань», а не, скажем, «Причал»?
– «Пристань» было рабочим названием. Предложил актерам подумать, вспомнить классику. Но осталась все равно «Пристань». Спектакль изначально был юбилейным. Некоторые считают, что «Пристань» не спектакль, а вечер актерской игры, другие, что спектакль. Я согласен с тем, что «Пристань» юбилейный вечер, но со структурой спектакля.
- Лично вам с кем интереснее работать, с мастерами, кумирами, старыми вахтанговцами, или с молодежью? Как вы оцениваете уровень мастерства выпускников театральных вузов?
– Вечером – успех, утром – звезда, и такая быстрота не на пользу. Молодежь винит во всем время, но это неверно! Нужно уметь останавливать время, и мастера умеют это делать! Раньше нас пытали – зачем ставишь, что играешь, какие цели, почему? Во всем должен быть смысл. Наши профессора всегда требовали, что мы объяснили свою задачу, а это, порой, было очень трудно. Мы пытались увильнуть: «Ну, зачем?». Безуспешно: «Нет, ты зачем?», – нам говорили на глупую самонадеянность. Задачи сегодня уже не ставят, и это приводит к потере требовательности к себе, к поверхностности, приблизительности, имитации. Самое отвратительное, когда режиссер идет на тотальный сговор со зрителем, говоря: «Я ваш, я такой же!» Зрители аплодируют шутам не потому, что они хорошо играли, а потому что в них, шутах, видели подобных себе. Это плохо, очень плохо. Режиссер, актер просто был шутом, а не философом, аналитиком, художником.
- Если перефразировать популярное высказывание, получится: «Народ имеет тот театр, который заслуживает»?
– Так быть не должно. Театр обязан дать зрителю шанс подумать, хотя бы минуту, что он святой, любимый, и кто-то свыше охраняет его жизнь. Театр как бы говорит: «Ты не бойся. Ты красив и вечен». Может быть, зритель и поверит: «А ведь есть вечная жизнь, и я красивый человек»?! Театр это лестница в небо, на которой зритель должен ощущать себя невинным. Политический театр это все придумки. Кого мы бьем в политическом театре, на кого кричим? На зрителя, который пришел, и не причастен ко всем этим обличениям и протестам? Вот позови на спектакль верхушку, и кричи! Причем кричат в России те, кто, образно говоря, не попал на Рублевку. А если бы попал, то сразу бы замолчал. Кстати, Рублевка благодатная почва для будущих романов, спектаклей. Как у Толстого, Достоевского. Они, на Рублевке, богатые, красивые, и будут влюбляться, расставаться. Лет через тридцать кто-то напишет о Рублевке «Войну и мир» или «Анну Каренину».
- Перед днем театра в зале можно было увидеть массу известных персон. Известно ли вам, кто из почетных гостей приходит в тот или иной вечер в театр?
– Иногда я встречаю почетных гостей, но как они попадают на спектакли не знаю. Бывает, что прилетают из Лондона, Парижа и других городов Европы только для того, чтобы посмотреть премьеру в Театре Вахтангова. Актер нашего театра Анатолий Меньшиков с удивлением сказал четыре года назад: «Лица пошли в театр, лица!» Четыре года назад я стал художественным руководителем театра имени Вахтангова. К актерам вернулись гордость, красота человеческая, а это так важно. Этот ценный материал человеческой красоты и гордости надо использоваться режиссерам, и не допускать разрушительных процессов и напастей. Театр не то место, чтобы сводить свои счеты с властью. Есть полиция, Дума, суд, вот иди туда, и выясняй. А театр это сочинительство судеб и путь к красоте. Ведь все люди, даже злодеи, хотят в небо, и в рай.
- На момент вашего прихода в Театр имени Вахтангова многие актеры не разговаривали друг с другом, причем годами? Дружелюбнее за четыре года вашего руководства стала атмосфера в труппе?
– Когда я пришел в театр, то вопреки всем советам, начал строить отношения не с верхушки, не с народных артистов, а так сказать, со «дна», где молодежь, утратившие веру в себя и в театр артисты. Первым делом я отменил наказания за опоздания, за внешний вид, за плохое поведение. Был же абсурд, когда из-за наказаний актеры еще оставались должны театру. Это была система доносов... И артисты плакали, но писали друг на друга. Я ввел мораторий на наказания, сказав: «Я вам доверяю – вы невинны. Я бы вообще не приходил в театр, который никому неинтересен и забыт».
- Римас Владимирович, советуете всем худрукам строить отношения с труппой на полном доверии? Это право вы заслужили.
– Надо доверять, в первую очередь, себе, актерам, и тогда публика увидит открытость, честность. Да, в театре атмосфера более дружелюбная, чем была четыре года назад.. .Освободив от унижений и наказаний молодежь, я «подобрался» к корифеем театра. Теперь в этой пирамиде у каждого артиста, служащего театра свое место. Отношения в театре стали такие красивые, что даже страшно. Я понимаю, что театр живет циклами, и за белой полосой следует черная. Но пока надо жить в красивой полосе, которую нам подарила жизнь.