Во время репетиций спектакля Вильнюсский Старый театр поговорил с режиссером Й. Вайткусом о пьесе, мотивах выбора, меняющемся зрителе и о звере, который таится в каждом из нас, и о том, как этого зверя одолеть.
– Почему «Отец» Флориана Зеллера? Старость, болезнь Альцгеймера, атрофия памяти, превращение в овощ... Старость делает человека изгоем, но в то же время возвращает его в детство, в ту песочницу, из которой он когда-то вышел... Каково Ваше отношение к старости в целом и к себе – к стареющему человеку, и что определило Ваш режиссерский выбор?
- Всем приходится с этим сталкиваться, это неизбежно. И с самим собой – стареющим. Хорошо осознавать старость, понимать, что тело слабеет и твои возможности уже ограничены. Когда ты видишь себя со стороны, тогда все по-другому. Очень важно, чтобы человек перепрыгнул через этот барьер неспособности. Сама жизнь заставляет задуматься о старости – вокруг тебя люди уходят из жизни, всё происходит очень органично. Это вызывает страх, и чтобы преодолеть этот страх, ты начинаешь думать о старости.
В пьесе затрагивается идея творчества, которая показывает совершенно иной мир даже для человека с болезнью Альцгеймера. Она приближает вас к тому, что было упущено, проигнорировано, о чем мечталось, пусть и неосознанно. В пьесе – четкая сюжетная линия. Погибшая в катастрофе дочь главного героя – художница, внутренне свободная. Эта девушка постоянно появляется в жизни Андре. Может быть – как своего рода упрек, пример идеального общения. В спектакле важны отношения между отцом и дочерью.
Есть люди, которые никогда даже не допускали мысли о том, что они могут рисовать, слушать музыку, читать поэзию и воспринимать свою жизнь и работу как творчество. В случае, описанном в пьесе, если бы не случившееся с Андре «старческое затмение», светлая сторона никогда бы так и не проявилась. Это только доказывает то, что каждому человеку свойственно чувство прекрасного, заложенное самой природой, и потребность придать любой работе игривый творческий оттенок. Я подчеркиваю – любой. Эта потребность придает смысл старости и даже болезни.
– Однако наряду со старостью вас больше привлекают универсалии, человеческая природа, демоны, звери, которые начинают брать верх по мере старения человеческого разума и тела, или, по крайней мере, высокая вероятность этого... Я ошибаюсь?
- В пьесе актуальна и эта тема: как создается человек, с чем он сталкивается. А в нем есть все инстинкты, в том числе и то дикое людоедство, зверство. Важным процессом приобретения сознания, по мнению Видунаса, является путь становления Человеком. Когда человек начинает осознавать себя, он может себя контролировать, усмирять. Потому что есть смысл в укрощении того зверя – ты живешь в социуме, у тебя есть семья, дети. Большая ответственность ложится на окружающих взрослеющего человека людей. Лично мне кажется, что я мало времени проводил со своими детьми, слишком полагался на школу, улицу, двор... Это нехорошо, надо показывать направление, а связь между матерью, отцом, детьми, сестрами, братьями, бабушками и дедушками и другими родственниками должна быть более прочной. Чем дальше, тем меньше мы ценим человеческую вертикаль, не пытаемся докопаться до природных вещей, а погружаемся в мир «накипи»: в мир удовольствия, в котором можно просто смеяться, в мир без обязательств с его стремлением жить, просто жить... Если ты откровенен сам с собой, то обязательно размышляешь о сделанных ошибках. Но если ты делаешь их злонамеренно, следуя логике – это уже преступление. Человек растет, только совершая ошибки и анализируя себя: через самобичевание, самокритику и постоянную работу над собой. Если ты не боишься этого, то можно двигаться дальше. Жизнь не была и не будет исключительно прекрасной, это – иллюзия. А если ты отрицаешь свое естество, атавистическое животное в себе, то закрой глаза – видишь его?.. С другой стороны, это животное – своеобразная движущая машина, заставляющая тебя испытывать наибольший стыд, переживания, самобичевание.
– В настоящее время наблюдается заметный рост заболеваемости аутизмом, болезнью Альцгеймера... Я думаю, здесь также можно говорить о культурной, исторической, эмоциональной памяти... Как бы вы отнеслись к желанию политиков и общественности очистить историческое сознание и публичное пространство, заменить одни памятники на другие?..
- Для чего вообще воздвигать этих идолов, и почему их стало так много? Если, например, меня очень хвалят, то я чувствую только стыд, не знаю, за что меня нужно хвалить. Это относится и к различным памятным доскам, наградам, медалям. Хочется не поддаваться внушениям масс. Все эти решения принимаются коллективно, один человек не может решить, кого почитать, а кого нет, какой из памятников снести. Здесь имеет место коллективный психоз, проблема заключается в создании идолов. Но все-таки людям необходимы авторитеты. Скорее всего, это идет из прошлого: отец, жрец, какой-то сильный человек, как умственно, так и физически. И это производит впечатление. Но как воспитать человека, чтобы он спокойно смотрел на эту социальную градацию? Я не знаю. Наверное, это невозможно. Эта градация существует везде – от детского сада до клуба пенсионеров.
– Отец, правитель, деспот... «Отец» Стриндберга, «Король Лир» и т. д. Тема отца, власти, конечно, не случайна в вашем репертуаре. Старость, как мне кажется, разрушает эго, которое культивировалось в борьбе за власть, авторитет, признание и уважение... Другими словами, суета сует. Вы как человек и режиссер, который прошел долгий путь, уже что-то из этого выяснили для себя? Кто все же может контролировать этого внутреннего зверя, обуздать его?
- Я хочу закончить дело, которое когда-то было начато, но разрушено хорошими министрами, руководителями театров и актерами – братьев Карамазовых... (Й. Вайткус собирается поставить «Братьев Карамазовых» Ф. Достоевского в ЛНДТ – прим. Г.Н.). Я не люблю незаконченные работы, тем более что это – продолжение темы отца... А она, возможно, самая важная в настоящее время... Меня всегда впечатлял человек, способный овладеть какими-то навыками и через них управлять другими, влиять на них. Наблюдая за плодами его деятельности, понимаешь, что ты никогда не сможешь так сделать. Скажем, человек вырезает из дерева, он создает нечто невероятное очень быстро, и ты понимаешь, что этому нельзя научиться. Это может быть талант к языкам, вербальная способность сплачивать людей, делать открытия, хорошо играть на музыкальном инструменте. У него есть тайна, которую я не знаю. Это всегда сводило меня с ума. Это не означает, что благодаря этим способностям человека надо возвеличивать. Меня интересует сам принцип управления. Это относится и к тиранам. Почему именно этому человеку была предоставлена такая возможность?
– В документальном фильме «О Йонасе» (фильм о Йонасе Вайткусе, реж. Йокубас Вилюс Турас – прим. Г.Н.) есть сцена: вы чистите черные туфли и, когда обуваетесь, виден ваш дырявый носок... Я прочитал это как метафору. Для меня это самая органичная сцена в фильме. Каково отношение Йонаса Вайткуса с черными туфлями и дырявым носком?
- Себя не спрячешь. Все равно появляется дыра. Если ее сняли и поместили в кадр, вероятно, думали, что она принадлежит мне. Я не вмешивался в монтаж фильма и не обращался к режиссеру с какими-либо пожеланиями. Если вам интересно узнать о метафорах и их значениях, спросите его самого. Мне тоже было бы интересно послушать. Кстати, в фильме «звучит» еще одна метафора – храп, из-за которого страдаю и я, и мои близкие. Ради спокойствия я сделал операцию, к сожалению, храп стал еще более выраженным. Раньше во время сна на минуту, другую я даже переставал дышать – у меня хорошие легкие. А затем, как будто долгое время находился под водой, снова вдыхал. Как взрыв. Я сам нашел для себя ответ, почему так происходит – это психосоматика...
– Если не театр, то что?
- Я всегда любил землю, земледелие, лесоводство, пахоту, пчел. Наверное, я стал бы фермером, пчеловодом. Когда есть пчелы – вокруг аура. И работают они очень слажено…
– Сейчас говорят о том, что театр переживает своего рода кризис. Согласны ли вы с этим? Как вы себя чувствуете в сегодняшнем театральном пейзаже?
- Театр лишен направления, потерян, потому что были разрушены все важные производные. Как и деревенские общины. Интересы людей настолько разнятся, что театр не может понять, что именно нужно людям. Хотя становится ясно, что театр должен смешить людей, позволять им расслабиться, не должен заставлять их думать... А, на мой взгляд, театр должен быть как вакцина, как инъекция, он должен пробуждать чувства, даже заставить заболеть, спросить себя, есть ли внутри тебя этот зверь... Когда зритель смотрит «Калигулу», «Ричарда III», он должен распознать их в себе, видеть, к чему все это приводит. Посмотреть спектакль – словно переболеть. Лихорадкой, оспой... Такого театра сейчас очень мало. Провокационного, ответственного, грубого, даже жестокого, не боящегося браться за опасные темы. Сейчас все находится в руках политиков, поэтому такого театра и нет. Они навязывают репертуар, разъясняют, что и как делать и т. д. А все, растерявшись, хотят угодить. Почему нужно угождать, я не понимаю. Сейчас вообще очень странный зритель. Раньше в театр приходили люди, чтобы общаться, спорить, размышлять. Если взять древнегреческий театр, то там вообще нет никакого потворства.
– Вы хотите сказать, что зритель менее образован, менее понимащий?
- Думаю, да. Он понимает по-своему. Театр словно шут... Но он может оказать очень сильное влияние, восстановить то, что угасает. Это точно работает. Я говорю это из собственного опыта.
– Возможно, вы знаете ответ на вопрос, почему примерно 10-15 лет назад зрители как после плохих, так и после хороших спектаклей начали вставать и аплодировать. Когда это нужно и не нужно... Что произошло?
- Очень вежливыми стали – притворщики. Это защитная броня. И... встают и хлопают, хлопают. И попробуй не хлопать, сидя среди них... Люди теряются, не знают, как оценить спектакль. Если во время просмотра постановки испытывали стыд или плакали, а другие нет?.. Чтобы не выделяться, они хлопают. Или тихо уходят, чтобы не участвовать в этих поклонах. Этих поклонов вообще не должно быть. А за что благодарить? За испытанный стыд? А та вежливость здесь – как «чиииз». Люди боятся быть самими собой.
– Премьера спектакля «Папа» пройдет ровно через год после начала войны в Украине. Если посмотреть на всю войну со стороны, с точки зрения режиссера...
- Мне всегда становится не по себе, когда происходят такие события, травмы, а большинство людей живет как ни в чём не бывало... Есть люди, которые чувствуют, сдерживают себя в самовыражении, радости. И здесь еще один из тех вопросов без ответа – почему? Все равно человек рождает, живет как бессмертный, хотя все время кого-то хоронит. Интересный феномен. Инстинкт выживания? А зачем нужно выжить – я не знаю. Природа? Когда я умру, надо будет об этом подумать.
– Что бы вы сделали первым делом, если бы вам предоставили, скажем, абсолютную власть?
- Знаю только, что у человека должны быть определенные табу, нужно быть самокритичным и следовать профессиональной этике. Если ее нет, то он не может общаться с другими людьми, он безответственный. Мир изменить нельзя, но задать определенный тон можно.
– Что приносит вам удовольствие, удовлетворение?
- Хорошая книга... Мне приятно быть одному, быть у воды, видеть, как вокруг течет жизнь, чувствовать, что ты все еще здесь. Соприкоснуться с миром мертвых, которые шлют тебе определенные знаки. Это поддерживает, придает смысл. Если я чувствую общность с человеком, который умер 200 лет назад, понимаю его, то живые мне не особо и нужны.
