В разговоре с DELFI он ответил на вопросы о Литве, России, политическом активизме и книгах, стоящих сейчас на его книжной полке, русской энергетической поэзии и том, что договариваться всегда труднее, чем настраиваться на конфронтацию.
- Вы в Вильнюсе выступаете в первый раз. Есть какие-то ожидания в этой связи?
- Да я как-то во всех местах встречаюсь примерно с одними и теми же читателями. То ли они ездят за мной, то ли я за ними, но у нас мгновенно устанавливается взаимопонимание или по крайней мере чувство принадлежности к какой-то общности. Не очень престижной, не очень гордой, довольно уязвимой – и все-таки очень приятной. И люди эти приходят меня слушать в Москве, Киеве, Чикаго и даже, не поверите, в Арекипе.
- "Есть ли у вас в Литве друзья и знакомые?" На этот вопрос из зала в Вильнюсе Борис Гребенщиков ответил, что его еще в советское время научили не выдавать друзей. Есть ли у вас связи с Литвой?
- Есть приятели и доброжелатели, которые мне время от времени пишут. Есть несколько авторов, за которыми я слежу. Совсем недавно здесь работал мой любимый театральный режиссер Эймунтас Някрошюс, премьер которого я старался не пропускать.
- Исторически Вильнюс и Москва старые знакомые, большей частью противники. Традиция побега из Москвы в Литву была заложена Курбским. Почему так трудно договариваться все время этим двум странам?
- Договариваться вообще трудно, гораздо лучше настраиваться на конфронтацию и, так сказать, решать свои внутренние проблемы за счет внешней экспансии. Сплачивать население вокруг образа власти на почве образа врага. Я очень не люблю всего этого. В последнее время у России кругом "большей частью противники", и это меня отчасти раздражает, а отчасти смешит. Я не привык доверять людям, считающим всех вокруг врагами и завистниками, и не симпатизирую подобным политикам.
- В России работают литовские режиссеры и драматурги, что известно о литовской культуре в принципе в России? Что лично вам интересно?
- Насчет России отвечать не уполномочен, а у меня набор довольно стандартный: о Някрошюсе сказал, Жалакявичюс, конечно, Томас Венцлова, который благодаря переводам Анны Герасимовой-Умки нашел наконец русский звуковой аналог; Янина Дягутите. Юстинас Марцинкявичюс. Мильтинис известен мне в основном по восторженным рассказам тех, кто видел его спектакли: театр, увы, редко переживает своего создателя.
- Как выглядит сейчас ваша книжная полка? Там преобладают отечественные или зарубежные авторы?
- Вы не поверите, но там преобладают сейчас книги по истории авиации, трансарктических перелетов и советских пилотов-рекордсменов: я пишу роман "Истребитель", третью часть "И-трилогии" о предвоенном СССР. Об этом немало написано и в России, и за рубежом. Большую часть необходимых мне фактов, как всегда, приходится выдумывать.
- Что можно сказать о политике и литературе в России сейчас? Что бы вы внесли в школьные хрестоматии по русской литературе в будущем?
- Политика и литература во всем мире были и остаются концентрированным выражением национального духа, народной нравственности, если угодно. Они конкурируют и даже иногда враждуют, но делают одно дело. А хрестоматий по литературе, надеюсь, в будущем составлять уже не станут: школьники будут изучать тексты в первоисточниках и выбирать их самостоятельно.
- По вашим наблюдениям, россияне воспринимают политическое искусство, активизм?
- Конечно. Ведь именно Россия – его Родина: наш футуризм был гораздо радикальней итальянского. Выход искусства на улицы осуществлял Маяковский с компанией, монументальное политическое искусство интересовало Малевича, Шагала, Коненкова, Татлина, Попову. Это такая же наша традиция, как рэп, выросший из раешника. Задолго до Уорхола русский поэтический перформанс – и перформанс вообще, музыкальный, театральный, даже бытовой, – был легитимной формой существования русского искусства. Само понятие «арт-проект» восходит к нашим двадцатым.
- За последние несколько лет многие покинули Россию, в том числе писатели. Что вы думаете об этом?
- Глубоко об этом сожалею, поскольку обедняется контекст. Но, слава Богу, есть возможность благодаря Интернету этот контекст глобализовать, да и ездить пока не запрещается. Все попытки построить правильную Россию вне России географической пока к успеху не привели, так что придется, видимо, оптимизировать ту страну, которая есть.
- Простите за банальность, вам кажется важнее, гражданин или поэт? Кем можно не быть, и кем быть, по-вашему, человек обязан?
- Не очень себе представляю разделение этих понятий: поэт по определению не может безразлично смотреть на то, как насилуют детей или оболванивают его страну. Как-то для меня поэзия состоит в обостренной реакции на все – неважно, на пейзаж, любовь или ложь. Она не выбирает специально поэтические темы, поскольку непоэтических тем и запретных стилистик для нее нет. Как всякое физическое тело обладает весом, так и всякий поэт обладает гражданским темпераментом – иначе он имитатор и разговора не заслуживает. Только призывать к расправам и убийствам он не должен – тут, мне кажется, есть объективные границы, которые поэзия ставит гражданским чувствам. А то бывают такие гражданские чувства, что хоть святых выноси, и в стихи они, конечно, не лезут.
- Как вы смотрите на рэп в России? Почему этот практически разговорный жанр так популярен?
- Ответил выше. Это действительно поэзия, часто замечательная, хотя обычно несколько монотонная. У меня в 2005 году был сборник "РЭП", вышедший, кстати, в Киеве. Я для себя это расшифровываю как Русская Энергетическая Поэзия. У Оксимирона, например, есть отличные стихи.
- За период нахождения Владимира Путина у власти выросло целое поколение. Вы работаете в школе, наблюдаете процесс. Что можно сказать об этом поколении?
- Много раз рассказывал о том, что растет несколько блистательных поколений: и те, кому сегодня 25, и те, кому 20, и те, кому 15. Последние особенно перспективны и быстроумны. Только вот благодарить ли за это Владимира Путина? Или действительно благодарить – потому что стилистическое единство эпохи, все более беспросветной, очень способствует формированию цельных, мотивированных, сопротивляющихся личностей? Но тогда за поколение ИФЛИйцев приходится благодарить Сталина. Впрочем, объективно говоря, почему бы нет? Просто он этого не хотел, они выросли помимо его воли.
- Как-то в Таллине, пришлось быть свидетелем такой картины: по улице, шатаясь, шел очень молодой, но сильно пьяный парень и без конца повторял "крымнамнаш крымнаш...". Без конца. Как вы смотрите на такие явления вне пределов России?
- Точно так же, как и в пределах России. Глупость, агрессия и пьянство – явления иррациональные, часто совмещающиеся, но существующие, увы, и поврозь. Я знаю нескольких убежденных крымнашистов, которые не пьют вообще. Одна поэтесса даже назвала возвращение Крыма Божьим чудом, а между тем я никогда не видел ее пьяной. Вероятно, бывают люди, которые способны опьяняться одной агрессией, без алкоголя.
- Почему поднятие с колен и постоянный наш ответ Чемберлену в той или иной форме так легко укладывается в головы?
- Я написал об этом довольно длинную статью "Русский соблазн". Пересказывать ее не хочется, добавить же могу лишь то, что ресентимент вообще не требует усилий. Все плохое делается легко, только аукается болезненно.
- В России власть выстраивала-выстраивала вертикаль, выстроила? Можно ли сказать, что и внутри у россиян выстроилась какая-то новая, отличная от того, что было ранее, внутренняя ценностная вертикаль?
- Наверное. Только эта вертикаль всегда сильно отличалась от властной и почти никогда не совпадает с официозными ценностями. Я даже думаю, власть почти не представляет эту иерархию и сильно удивится, столкнувшись с ней в действии.
- Западники и собственный путь. Можно ли говорить, что в России что-то изменилось в исторически разные периоды сложившейся ситуации, когда "один с изумлением смотрит на Запад, другой с восторгом глядит на восток"? Почему, по вашему мнению, все время идет речь о необходимости смотреть в какую-то одну из сторон?
- Даже и не знаю, где вы выкопали эти споры 30-летней давности. Сторонники особого пути получили полный карт-бланш и с блеском его пропукали. К рычагам их теперь, думаю, допустят нескоро, и то после очень серьезной гигиенической обработки (рычагов, а не их – их обрабатывать уже безнадежно). "Электрический пес" - песня, если не ошибаюсь, 1981 года. Все это "пахло плесенью" уже тогда. Сегодня имеет смысл спорить о миграциях и мигрантах, о стратегии поведения в соцсетях, о литературе метамодернизма и постсериальной культуре – какой особый путь, о чем вы?!
- Российской власти не удается убедить окружающий мир (в первую очередь по своему периметру) в том, что атом под названием "Русский мир" - мирный атом. Есть еще программа соотечественников. Как вы смотрите на такие объединительные концепции?
- Соотечественники пока не рвутся на Родину, скорей пытаются набрать бонусов для доминирования в узком кругу диаспоры, но активистами здесь, увы, выступают не лучшие. Для меня участники конгрессов соотечественников – странные люди, которые давно имеют все возможности вернуться, но почему-то предпочитают оттуда, из-за границы, объяснять нам, как нам тут хорошо. Я не испытываю к этим людям ни малейшего доверия, не одобрял их отъезда и не одобряю нынешнюю деятельность.
- Что в России сейчас есть власть и что есть граждане? И как вы смотрите в ближайшее будущее?
- Власть – небольшой отряд людей, отобранных путем долгой отрицательной селекции для имитации имперской политики в условиях почти тотального вранья. Граждане – оставшиеся люди, которые по мере сил пытаются игнорировать эту публику и жить своей жизнью. Когда сосуществование станет невозможным, придется их попросить на выход и начать новый цикл селекции.
- О чем пойдёт речь на вашей встрече в Вильнюсе – о прошлом, будущем или настоящем? И что вам из этой троицы ближе всего?
- Я вообще-то собираюсь читать на вечере свои стихи. О чем они – о прошлом, настоящем или будущем? На подобный вопрос – как, впрочем, и на все предыдущие, - так и подмывает ответить: "А вы видели, как течет река?".