Неприятный опыт из жизни в Ниде вынесла не только сама рассказчица, но и ее сын. Там было немало приятного – мальчик полюбил рыбалку, кайтсерфинг, медитацию под шум волн, но буллинг оставил глубокий шрам.
– Как вы оказались в Ниде?
– До этого у меня был опыт жизни в больших городах Европы, но захотелось пожить в Литве, в небольшом городке. Но я не думала сначала, что это будет Неринга.
– Что Нида значила для вас до переезда?
– В детстве с семьей я ездила туда в отпуск. Мои родители геологи, в те времена в Ноде был дом геологов Geologas. Думаю, у всех наших родственников сохранились теплые воспоминания о Ниде. 10 лет назад, когда родился сын, я стала с семьей ездить летом в Нерингу. Со временем Неринга стала для меня тем местом, куда я ездила, чтобы отдохнуть от рутины.
Однако потом в Ниду меня привела любовь не к морю, а к человеку. Это была спонтанная глубокая любовь. Так несколько лет назад после проведенного в Ниде первого карантина я вернулась в Вильнюс и поняла, что у меня нет выбора, чувства были сильнее рационального ума. Я уехала в Нерингу на все лето. На практике все было не так просто. Мне пришлось отказаться от работы в столице. В Неринге меня знают в основном как массажистку, это моя первая специальность и, скорее, хобби. Я окончила один из лучших университетов в Скандинавии и сейчас работаю там, занимаюсь администрированием законов в сфере бизнеса.
Сначала в Ниде все было идеально. Мы нашли дом, я привезла 8-летнего сына. Мы организовали веселый день рождения, пригласили одноклассников, чтобы познакомиться. Муж предоставил свободу действий в занятиях массажем и различными практиками. Мальчик учился в небольшом классе, посещал художественную школу, занимался кайтсерфингом. Я жила в созданном мной пузыре.
– Перед переездом вас не предупреждали о возможных трудностях?
– Многие называют Ниду уголком своей мечты, у меня такого отношения не было. Ее я полюбила глазами человека, который мне был дорог. В начале он меня очень берег от людей,знакомств и своей работы. А я не оценила тот факт, что попала в маленькую общину, что надо самой проявить больше инициативы. В больших городах все налаживается автоматически. Школа, дружба детей, соседи. Слухи о том, что местные неохотно впускают в свою среду приезжих, я пропускала мимо ушей. Поскольку я работала удаленно, на социализацию времени у меня было немного. Потом начался второй карантин и зима в полупустой Ниде.
– Когда начались неприятности?
– Розовый туман стал рассеиваться, когда я увидела, как люди ведут себя в карантин. А особенно, когда начал меняться сын, и его лексика. После карантинов в школе началась травля. Конечно, для ребенка, который вырос в свободном обществе, в семье, где разрешается самовыражение, пусть и прогулки в костюме супермена, было непросто найти свое место среди детей. Надо было интегрироваться, иногда надевать на себя маску плохиша. Сыну нравилась учитель, помогавшая ему с учебой, он нуждался в помощи, поскольку из двуязычной среду и у него дислексия. Позже я заметила, что часть мам собрали подписи и оставили учителя без работы. Мне такие вещи - расправа над людьми - казались из сферы фантастики.
– С какой травлей и моббингом столкнулись вы лично?
– На следующий год мы вернулись, чтобы окончить там начальную школу только после бесед с директором, которая уговорила меня. Правда, осталась я одна, мой партнер с появлением вызовов выбрал более легкие пути и отношения. Тут все и началось. Через неделю ребенок вернулся домой, упал на кровать и стал плакать, говорить, что лучше умрет, но в школу не пойдет. Началась открытая травля, как на улице, так и на уроках. Это сказалось на учебе. Ссоры между детьми не прекращались, и во время работы я получала сообщения, а решений не было. Странным казалось приглашение одной мамы, работающей в муниципалитете, чтобы мой сын приехал к ним с ночевкой, а на завтра было подано заявление, которое подписали четверо родителей, с просьбой исключить моего ребенка из класса. Ни причины, ни законных оснований для этого не было.
От одного из родителей я узнала о страшном моббинге среди учителей. Работники школы настраивали родителей и детей против меня и сына, призывали не общаться с нами. Дети начинают отталкивать ребенка, защищаясь, ребенок проявляет агрессию, и запускается колесо. Тут я проснулась. Поняла, что мой сын, прежде смелый, уверенный в себе стал озлобленным, эмоционально расстроенным. Почему все это произошло? Версий много, но местные говорили, что я конкурирую с ними на работе.
– Что вы делали?
– В конце осени меня пригласили на собрание в школу. Во всех ситуациях, если происходило что-то между детьми, вызывали только меня. Родители другой стороны не участвовали. На этот раз мне предложили "ехать обратно в Вильнюс". Завуч сказала, что в противном случае, если я ничего не буду предпринимать, они обратятся в службу по правам детей. Причина была такая: "Ваш ребенок часто ходит у залива один, без присмотра".
Расследование начатое службой по правам детей, закрыла мой адвокат. А социального работника, которая сказала, что наша семья не из группы риска и нам не нужен контроль, на следующий день была заменена другим специалистом.
Я не выдержала этого абсурда и связалась с отделом образования Клайпедского муниципалитета. Мне сказали, что в Ниде это не первый такой случай. Если там на кого-то "насели", то добьются моего отъезда. Было много бесполезных встреч, но они ничего не дали. Ситуация не менялась, травля не прекращалась.
Мамы смеялись мне в лицо, когда я их встречала на улице. Школа отказывалась впустить специалистов извне.
Все это время меня и сына поддерживал прекрасный психолог из Клайпеды. Школа, пользуясь тогдашним эмоциональным состоянием ребенка, посылала его к психиатрам, которые отправляли нас назад, удивляясь таким действиям.
Пришлось даже обращаться в Центр развития, где были отклонены все возможные диагнозы. Все это время я поддерживала контакт с Министерством образования и в конце учебного года на собрание приехали два специалиста из Клайпеды. Мамы, которые устроили этот моббинг, забросали всех жалобами сели полукругом напротив меня и представителей муниципалитета из Клайпеды.
Потом все стало стихать, хотя я уже приняла решение перевезти ребенка в безопасное окружение. Мы остались там до конца года. Насколько мне известно, работников школы посылали на переоценку их компетентности и курсы, верю, что им это во благо. А в городке появился неместный психолог, оказывающий людям помощь. Стали смелее говорить о травле.
Адвокат предлагала требовать возмещения морального ущерба, но я не стала связываться и решила направить энергию на благие дела.
– Вы пожили в уголке, о котором мечтают многие литовцы. Уехали. Как вы относитесь к этому месту сейчас?
– Знаю, что в тот год уехала не одна молодая семья, надеюсь, это будет сигналом к переменам, поскольку сейчас число детей, живущих там круглый год, сокращается. После отъезда долго было напряжение, но потом прошло.
Я не очерняю этот уголок, то его реальность, о которой не говорят.
Я занимаюсь любимым делом, сын учится в другой школе, ценит то, что у него есть. Правда, жаль, что такой опыт оставил на нем глубокий след, сформировалось плохое мнение о Литве, но я покажу ему и светлую сторону.
В Неринге я по-прежнему провожу немало времени. Летом с сыном приезжаем на тренировки, у меня появился круг прекрасных знакомых женщин. Лето прошло спокойно, только однажды сын вернувшись сказал, что мать одной девочке передала, что желает, чтобы он и его мама быстрее умерли. Звучит страшно, но мы не реагируем. Мы много говорим о выборе людей, о разнице в менталитете, о нашей ответственности, реакции.
