До недавнего времени профессор Йельского Университета, где он преподавал курс русской поэзии ХХ века, теперь Томас Венцлова в интервью Радио Свобода говорит, что намерен отдохнуть от суеты и предаться любимому делу – стихосложению.
– Насколько мир приблизился к идеалам, заложенным во Всеобщей декларации прав человека, спустя 70 лет после ее подписания?
– Литва, несомненно, приблизилась, хотя к идеалу можно двигаться бесконечно. Но мы гораздо ближе к цели, чем это было сорок лет назад. С Россией хуже. Вообще демократия там существовала недолго, между февралем и октябрем 1917 года – 7 месяцев. Потом 7 лет после крушения Советского Союза, в ельцинскую эпоху. Что о ней ни говори, это было время свободы, которая, конечно, многими употреблялась во зло. Со свободой всегда так. Россия не всегда умела с этим справляться. Но все-таки – 7 месяцев и 7 лет. Это уже вселяет некоторую надежду. Я по-прежнему ее не лишен, верю, что Россия будет к этой цели приближаться. Но для этого в ней должны произойти крупные изменения.
– Как вы чувствуете себя, когда открываете утром газету, и там видите ставший чуть ли не привычным заголовок "Так будет война или нет?"
– Меня это пугает. Я человек пожилой, мне 81 год. За себя я уже не особо боюсь, но есть дети и внуки. К сожалению, все может быть, и сейчас, спустя столько лет после крушения СССР, мы опять оказались в той же примерно точке, в какой были перед этим крушением: конфронтация, напугивание друг друга, бряцание оружием. Остается надеяться, что ничего серьезного не произойдет. Я сейчас вот переселяюсь в Вильнюс, и мне некоторые говорят: "Как-нибудь утром проснешься, а под окном стоят российские танки!". Не очень боюсь и не очень в это верю. Но, если бы даже это произошло, что же! Надо будет находить выход в новой ситуации. Если я находил его в советское время, нашел бы и сейчас.
Да, дела плохи. И само скатывание к агрессивной риторике опасно. Россия, при всех ее конфронтационных замашках, настолько слабее Запада, что, если даже что-то начнется, долго это не продлится, и для России это будет большим поражением. А на самом деле победой – тогда она может стать демократической. Цена может быть разной. Конечно, хотелось бы, чтобы перемены произошли мирным путем.
– В свое время Солженицын, столетие которого только что отметили, покинул США и вернулся в Россию, а вот сейчас Венцлова вернулся из Америки на свою родину, в Литву.
– Я уже пенсионер, перед студентами у меня обязанностей нет. Коллеги, с которыми я дружил и находил общий язык, в большинстве своем в очень преклонном возрасте, или уже ушли. И мне в США уже вроде и делать нечего. Полюбить эту страну я не смог. В ней удобно жить, но нет, скажем, настоящей архитектуры. Есть небоскребы и виллы, иногда довольно красивые, но это не архитектура, а нечто другое. Нет особого образа жизни, когда вышел на улицу и в ближайшем кафе пьешь кофе, читаешь газету. Да, это возможно в Нью-Йорке, но в большинстве американских городов – по-другому. А для меня важен европейский образ жизни и то, что очень интересует в Вильнюсе – интенсивная культурная жизнь.
В Нью-Хейвене, где я жил, жизнь тоже активная, университет к себе все притягивает, есть театры, музеи. Выхожу там, скажем, из квартиры, 50 метров – и захожу в музей (который, кстати, бесплатен), и смотрю Ван Гога, Кандинского. Это маленький город, при этом – один из центров мировой культуры. Но в Вильнюсе всего больше. Театры, выставки, концерты. Привлекает многообразие этой интенсивной жизни, которой здесь люди, действительно, очень живут.
– Откуда происходит нередко встречающееся местное самоощущение "маленького скромного Вильнюса"?
– Это европейский город! В нем богатая культурная жизнь, пожалуй, на более высоком уровне, чем во многих других европейских столицах. Я бы сказал, здесь интереснее, чем в Варшаве. Есть и старина городская. Этот провинциальный комплекс ни к чему. Зздесь много хорошего и интересного.
– Какие у Вас отношения с родным городом, в котором родились, с Клайпедой?
– Очень хорошие! Люблю Клайпеду не меньше Вильнюса. Другого совершенно стиля город. Хорошо, что там подчеркивается эта особенность. Наличие моря придает широту всему. И людям тоже. Клайпеда – это город североевропейского типа, Вильнюс – южноевропейского, больше связанный с Италией, например. А Клайпеда – с Германией. Вильнюс – католический по духу и стилю, Клайпеда – больше лютеранский. Морской город, по-своему очень красивый, во время войны сильно разрушенный. Но то, что сохранилось – интересно. Клайпеда к тому же город более прогрессивный, открытый, терпимый ко многому, так всегда с портовыми городами. И окрестности у Клайпеды великолепные, как известно. Хотя в Вильнюсе тоже неплохо, но нет моря.
– Сделали круг по миру, пожив в разных странах, теперь – опять Литва. Есть ощущение возвращения?
– Это жизненный круг. Кстати, почему Иосиф Бродский (с которым Томас Венцлова дружил много лет – РС) не вернулся? Ни разу Россию не посетил? По многим причинам. Ему сказали как-то: "Ветер возвращается на круги своя". А он ответил: "Я не ветер". А у меня так получилось. Бродский в жизни следовал древнегреческому мифу об Энее. Судьба этого троянского героя описана в поэме Вергилия "Энеида". Когда Троя пала, он доплыл до Италии и основал Рим. То есть это символ человека, переехавшего в другие края и там творящего что-то новое. Мой же любимый миф – Одиссея. Про того, кто все-таки возвращается. Ощущение дома в Литве есть, но для меня дом был почти всюду. В последние десятилетия я старался жить там, где хочу. А хотелось то там, то сям. То в Италии, то захотелось поехать в Эфиопию, был там в прошлом году, кстати, один. Трудная страна во многих отношениях, но безумно интересная.
Моя жена (Татьяна Миловидова-Венцлова, бывшая актриса, сейчас писательница – РС) не любит ездить по экзотическим странам. Хотя недавно мы с ней были в Китае, плавали по реке Янцзы. Она там впервые была, а я в третий раз. Надеюсь, что, живя в Вильнюсе, буду так же выезжать в разные места земного шара.
– Недавно Вы представили свою новую книгу на литовском языке "Литовская история для всех". Ее выход на русском языке возможен?
– Сочиняя ее, я, конечно, рассчитывал и на русского читателя. Сейчас, например, Борис Акунин пишет "Историю России", это многотомный труд. Которым я, кстати, пользовался, как и многими другими. Акунинскую историю довольно интересно читать. Вообще люблю его детективы. А история – это тоже своего рода детектив. И в России, и в Литве тем более! Я писал не только о Литве, но и том, что в этот момент происходило у соседей. Вся история Литвы, от начала до конца. Обнаруживались факты, которые для меня самого были неожиданными. Например, что Иван Грозный – прямой потомок литовского князя Витовта. Или что российский царь Петр Первый и польский король Август Второй перед самым основанием Петербурга как союзники в войне против шведов встречались в Биржай (город на севере Литвы, на пути из Риги в Вильнюс – РС). Там в замке во время застолья славившийся физической силой Август, желая покрасоваться перед Петром, руками погнул все серебряные тарелки. При этом шведам он проиграл. А Петр эту войну выиграл, после чего Рига и Таллинн вошли в состав Российской империи. Так что русского контекста в книге, работа над которой шла в течение всей моей жизни, немало. В последних главах истории Литвы, уже новейшей, я и сам принимал небольшое участие, многие события видел лично, помню и могу рассказать.
– В России только что отметили юбилей Александра Солженицына…
– Его литературная жизнь началась с высокой ноты, пожалуй, самой высокой – он написал и опубликовал нечто, что изменило культурную ситуацию в Советском Союзе. Это "Один день Ивана Денисовича" и потом еще "Матренин двор". Это вещи, которые останутся навсегда. Тогда даже говорили: "Вот, пришел новый Лев Толстой". Который тоже начал с очень высокой ноты, с "Севастопольских рассказов". Ожидалось, что будет "Толстой номер два". Не получилось. На мой взгляд, потом он пошел как писатель по снижающейся линии. "В круге первом" мне понравился меньше, хотя прочитал это за одну ночь, с большим волнением. "Раковый корпус" показался хуже. "Архипелаг ГУЛАГ" – великая вещь, изменившая ход истории. Трудно назвать эту вещь художественной, это нечто другое.
Если провести аналогию с историей США в ХIХ веке – ее изменила одна книга, "Хижина дяди Тома". Для того времени – своего рода "Архипелаг ГУЛАГ", художественно слабая вещь, но изменившая ход истории. Для советского времени "Архипелаг ГУЛАГ" был бомбой, которая была причастна к исчезновению Советского Союза. И хорошо, потому что эта империя была вредна самой себе и всему миру. Сейчас Солженицына пытаются употребить в свою пользу современные российские власти. Его высказывания и поведение в последние годы давали для этого основания. Тем не менее, в его столетие можно подвести итог, что это был очень крупный писатель, и это был честный человек. Который мог ошибаться, но был честным. Это крупная историческая фигура.
– Только что в Москве простились с Людмилой Алексеевой…
– Это был для меня, для нашей семьи, близкий человек. Совершенно замечательная женщина! Сыгравшая важную роль и в правозащитном движении Литвы. Она сюда приезжала, помогала нашим диссидентам. Через нее уходила на Запад "Хроника литовской католической церкви", другие важные документы. В один ее приезд в 1976 году, я помню, с членами нашей группы Викторасом Пяткусом и Каэтаном Финкельштейном мы ездили по Литве. Вчетвером отправились в путь в 5:40 утра. По словам Пяткуса, который такие вещи знал, КГБ начинал работу с 6 часов. И наше передвижение ими, кажется, не было зафиксировано. Вернулись мы через сутки, тоже в 5:40 утра. Посетили двух литовских епископов, сосланных властями в дальние приходы, которые не могли исполнять свои обязанности, говорили с ними. Об этих встречах Людмила Михайловна писала в своей книге "История инакомыслия". Эта женщина прожила жизнь, как надо! Не отступала от своих правил. При этом к себе относилась с иронией. Я бы хотел прожить такую жизнь, как ее. Но не каждому дано.
– Вы работали в Йельском университете, в других местах. С преподавательской работой покончено. Вы теперь принадлежите только Вильнюсу? Ведь и здесь можно преподавать.
– Не думаю, что буду преподавать, от этого устал. Тем более моя сфера, русская поэзия ХХ века, интересна не каждому студенту. Буду продолжать главное – писать, особенно стихи. У меня сейчас берут много интервью, даже слишком много, но стараюсь не отказывать. Потому что в Литве есть вещи, о которых мало говорят, и не все, а говорить надо. Это официальная историческая политика – что в истории подчеркивать, что не стоит. Я считаю, ничего не надо замалчивать, никакой цензуры быть не должно. Это, например, тема Холокоста, и многое другое. Существует всеобщий консенсус, что Холокост – это ужасно. Но если нам говорят, что и мы к этому причастны – то это якобы клевета и работа в пользу Путина. Я с этим не согласен. Если мы будем говорить правду, выбьем у них оружие из рук. Буду продолжать заниматься публицистикой. Чего люди обычно в моем возрасте хотят? Здоровья, спокойствия, по возможности достойного конца жизни. Бывает, человек из-за болезни лишен возможности достойного ухода, это зависит от бога. Хотелось бы видеть своих внуков, которые живут в других странах, один в России, трое в США. Этого я себе и желаю – простых семейных радостей.