В конце декабря 1732 года хорунжий ошмянский пан Сулистовский прибыл по своим делам в столицу Великого княжества. Очень беспокоила хорунжего неясность предполагаемого нового правления. А раз удалось из дому выбраться, то следовало и старого друга навестить.
Друг хорунжего не на последних должностях в иезуитской коллегии был, даже в ректоры его прочили. Формально повод для визита был самый благовидный – требовалось пану Сулистовскому духовное наставление. После короткой беседы о духовном, друзья направились в небольшое помещение отведать настойки из левкоя, которую как никто умели изготавливать отцы иезуиты. После нескольких стаканчиков друзья кратко обсудили текущие политические новости, посетовали о распущенности нравов среди молодежи, и потихоньку перешли к воспоминаниям о прежних годах.
Дружба хорунжего и ученого брата началась еще тогда, когда особенной почтительности они еще не заслужили. Отец Сулистовского очень хотел видеть сына священником и даже епископом. А вот почтенный мастер риторики и богословия собирался посвятить себя исключительно государственной службе. Только жизнь распорядилась их судьбами с обратной точностью. Так в стенах академического заведения и встретились два молодых человека.
Время было суровое: не успели отгреметь шляхетские бои за права и свободы против засилья «фамилии» Сапег, как началась новая война. Как бы ни хотелось Речи Посполитой спрятаться за спинами России и Саксонии, а война со шведом прокатилась именно по ее территории. По такому неспокойному времени и не торопились студенты покидать гостеприимные стены коллегии. А потом наступили времена совсем тяжелые. В городе начался мор. Что говорить, ведь даже через год после окончания эпидемии находились дома, где трупы лежали непогребенными. Вымирал народ целыми домами. Студентам тогда тоже досталось, слишком многие умерли. Но все равно это было время беззаботной молодости, когда не так сильно стоило переживать о том, что нечего есть. Как раз о голодном времени и стали вспоминать старые друзья.
Пан Сулистовский не отказал себе в удовольствии шутливо побеспокоиться о столе господ академиков: в достатке ли имения и все так же ли «Missa Provisio in Piscibus Janiscis» (Рыба прислана из Йонишек). Так неоднократно приходилось писать в дневнике коллегии, где отмечались важнейшие события. Оба товарища с улыбкой вспомнили те забавные записи в дневнике, когда дополнительный стаканчик меда за ужином казался событием огромной важности на фоне прочих записей о том, что ничего не произошло.
Постепенно ароматная настойка из левкоя сделала беседу друзей совсем непринужденной и почтенный хорунжий вместе с духовной особой стали припоминать и всевозможные шалости. К примеру, удивительную историю темного пива, которое совершенно удивительным образом посветлело и испортилось.
В 1711 году в городе было крайне неспокойно. Опасность грозила буквально отовсюду: боялись обыватели и шведов, и своих разбойников, и что уж говорить, сами монахи иных обителей в случае чего могли не только за себя постоять, но и по суровому времени и на прямое нападение пойти. Ну а войска союзников, солдаты царя Петра, это уж отдельная история: эти могли и коней забрать, и груз провизии к рукам прибрать. А уж чего стоил тот вопиющий случай, когда в академию вломился крепко выпивший хмельного офицер с требованием устроить праздничный день для всех по причине именин его государя.
Но надо сказать, что иезуитов союзники обижали нечасто. Просто отцы иезуиты очень хорошо умели договариваться. Многие окрестные жители быстро сообразили, что наиболее безопасным местом для сохранения имущества и кое-каких ценностей может стать коллегия. Так в числе прочих ценностей в подвале на хранении оказались несколько бочонков темного пива. Молодые ученики, выждали самое удобное время, когда преподаватели отправились на Лукишки в баню и совершили набег на погреб.
Пирушка продолжалась почти до утра. Но вот незадача: следовало как-то скрыть следы своего «преступления». Нет, конечно, доливать воду никто не предложил, это уже было вовсе не по-людски. Просто купили пиво, самое дешевое и прескверного качества. Виленские солодовники никогда не отличались умением варить пиво, сравнимое хотя бы с данцигским. О чем говорить, если не раз и не два им предлагалось поучиться у заграничных коллег. Да и вообще, что это за цех, в котором ремесленник, становясь мастером, не представляет на всеобщее обозрение, а в нашем случае на пробу, свою лучшую работу.
Вот и получилось, что хозяин получил назад один бочонок почти светлого и скверного пива. Скандал, правда, так и не разгорелся, т.к. в городе была широко известна традиция академиков горой стоять друг за друга, даже если в чем-то вина за ними была. В любом случае превращение темного пива в светлое обывателям могли объяснить совершенно различными научными словами и понятиями, что никак не могло помочь восстановить справедливость.
Настойка подошла к концу, но еще оставалось немного меда в высоком кувшине, который предусмотрительный иезуит принес с собой. Друзья выпили еще и по стаканчику меда, явно смакуя и пытаясь найти отличия с питным медом прошлых лет. Отличия не нашлись. Зато Сулистовский припомнил конфуз из-за меда. Вернее из-за того, что друзья не рассчитали свои силы.
Дело было в 1714 году. В феврале месяце должно было состояться традиционное театрализованное масленичное действо. Надо сказать, спектакли господ академиков на масленицу пользовались непременным успехом. Был только один существенный минус: обычно действие изрядно затягивалось – братьев риториков в этом отношении было не остановить. Ну, а что бы почтенная публика не уставала, использовались и другие средства - музыка и прочие эффекты. Представление начиналось после обеда, часа в три. В том году обед был особенно сытным: выдали три основных блюда, да еще и одно дополнительное – макароны. А тем, кто помогает в представлении, выдали еще и меда.
Братья риторики свои порции тихо передали своим помощникам. От такого обильного обеда друзей разморило и к своим обязанностям они отнеслись с прохладцей. А представление уже явно затянулось. В отличие от прошлых лет, когда справлялись часа за четыре, шел уже шестой час представления. В первом ряду сидели наиболее уважаемые лица Великого княжества. И прибыл даже сам епископ виленский. Его пригласили за несколько дней до события специально, сам ректор ездил приглашать, а заодно искренне поблагодарить за позволение рубить лес для восстановления складов в Бебрусай, сгоревших в прошлом году.
Сулистовский с товарищем были ответственны за пиротехнические эффекты (ну а что еще заставит людей не спать во время многочасового выступления риторика). Что произошло точно, никто не мог сказать. Сулистовский и его приятель вспоминали событие по-разному, старательно перекладывая вину друг на друга. Но сходились в одном – кто-то из них при работе с порохом просто зазевался. Выступление окончилось действительно эффектно: несколько прожженных камзолов первых лиц княжества и испорченный богатый наряд епископа. «Ну, теперь то я знаю отчего у вас склады горят», - вынес свой вердикт по поводу представления, слегка оправившийся от изумления виленский епископ.
Друзья еще немного поговорили о дороговизне теперешней жизни и скудности нынешнего рациона академиков. Сулистовский вздохнул и мечтательно глядя в потолок произнес: «Жаль, не победили мы вас тогда». Его собеседник пожал плечами: «Может и так, кто знает?»
Друзья впали в легкую меланхолию, вспоминая тот единственный случай, когда оказались по разные стороны баррикад. Тот год вообще был богат на неприятные события. В городе стояли войска княжества, да еще и союзники не преминули появиться. Так что повоевать на улицах господам академикам было с кем. Драка с солдатами капитана Ремера окончилась для студентов поражением. Причем поражением постыдным. Им не только крепко досталось, но и произошло досадное - некоторых задержали. Пришлось задействовать все возможные средства для того, что бы вызволить несчастных. Благо капитан Ремер оказался человеком отходчивым и незлобивым.
Кончилось тогда дело полюбовно, солдаты даже официально извинились перед академиками, а вот ректор был не в восторге. Двоих студентов отчислили. Часть студентов приняла такую новость как оскорбление и иначе как предательством это событие не называла. В академии начался форменный мятеж. Сулистовский сразу по зову сердца примкнул к недовольным. Студенты стали пропускать занятия и даже не пускать на занятия желающих заниматься, к которым к слову относился и друг будущего хорунжего. Постепенно в противостояние включалось все больше и больше совершенно непричастных лиц. Даже францисканцы и те оказались втянуты во внутреннюю войну иезуитов – поддержав одну из сторон, подверглись нападению другой. Потом иезуитам пришлось встречать процессию братьев францисканцев, смиренно склонив головы. Преподаватели старательно делали вид, что ничего не происходит, и старались не обращать внимание на выходки студентов. Но столкновения стали происходить уже не только в стенах академии. Не желающие подчиняться студенты посылали своих депутатов конными и вооруженными к епископу и даже к самому воеводе - пану Сапеге. Ректор делал то же самое. Епископ, как мог, пытался примирить стороны, но получалось, скажем прямо, не очень. Казалось, что мятежные студенты вот-вот достигнут своей цели. Самые активные из них стали поговаривать даже о том, как сделать жизнь в академии лучше и приятней во всех отношениях. Но конец студенческому волнению положили совершенно иные обстоятельства.
Двое молодых людей в городе вступили в словесную перепалку с солдатами союзников. Слово за слово и в ход пошли куда более весомые аргументы, как то: камни, палки и прочие предметы подвернувшиеся под руку. Сценарий боя с солдатами Ремера повторился с несколькими новыми деталями: студентов связали и попросту выпороли, невзирая на их шляхетское происхождение и права. Вскоре об этом уже знал весь город. Горожане, которым часто самим доставалось от буйной молодежи все-таки были на стороне поротых: такого попрания традиций доселе никто себе не позволял. Тем более, что царские войска были даже союзниками. На недовольное брюзжание горожан у кого-то из офицеров появилось предложение спалить академию и тем закрыть вопрос раз и навсегда.
Конечно, никто точно ничего не слышал, но по городу поползли тревожные слухи. Ну а преувеличивать виленчане любили всегда. Когда до руководства академии докатился снежный ком слухов и домыслов, ситуация вырисовывалась примерно следующая: по меньшей мере готовится штурм академии с четырех сторон, а еще будут штурмовать Иезуитские Лукишки (ведь там баня) и по имениям пройдут, это уж точно. Предполагаемое или мнимое нападение на Alma Mater сплотило студентов. Под чутким руководством преподавателей академики готовились к отражению штурма. Впрочем, этого и не понадобилось. Уже через пару дней недоразумение было выяснено, академия получила от города и воеводы целых семь тысяч злотых и самое главное - о студенческом недовольстве прежних дней было забыто.
Сулистовский неожиданно для себя заметил, что его собеседник стал зевать. Как воспитанный человек да к тому же, не понаслышке знавший распорядок дня в академии, хорунжий решил, что пора заканчивать праздник и стал собираться домой. Его приятель вызвался проводить немного потому, что назрела необходимость подышать свежим воздухом. Сулистовский не возражал. Приятели вышли и направились в сторону ратуши, отметив про себя, что ратушная колокольня, похоже, сильнее накренилась с тех пор, как они ее видели в последний раз. Неподалеку кто-то надтреснутым голосом выводил под окнами «Щедрый вечер». Иезуит печально вздохнул, узнав голос своего ученика, молодого риторика. Сулистовский остановился, прислушался и предположил, что все-таки молодежь нынче не такая уж и дурная. Да и вообще мало отличается от них самих в те же годы.
«Кто знает?», - в очередной раз подняв очи к небу пробормотал иезуит. А Сулистовский уже начал подпевать хрипловатым, не вполне трезвым голосом невидимому студенту.